В конце концов брат Граймз сообразил, в чем же состоит его преступление. На этом он успокоился и заметил, что таким образом еще раз подтверждается правота его слов: "Пути Господни преисполнены высшей справедливости, и наказание отмеривается по преступлению". Но он никогда не пытался докопаться, в чем состояло преступление Сью. Проявив непоследовательность и назвав ее в проповеди своей безгрешной дочерью, он осекся и тут же добавил: "Господи, прости нас, ибо все мы, чада Твои, грешны перед Тобой". Все видели, как его ум спотыкается о ее безгрешность и как дает трещину его железная схема. Но он не стал углубляться в этот вопрос и заявил, что справедливый и милосердный Господь использовал ее смерть для того, чтобы чешуя отпала от наших глаз. Слова эти прозвучали довольно-таки внушительно, но до поры до времени непонятно было, какое это имеет отношение к делу.
Тем не менее он чуть не каждое воскресенье, кстати или некстати, продолжал повторять: "Пути Господни преисполнены высшей справедливости". Потом умерла миссис Граймз - впрочем, "умерла", возможно, слишком сильно сказано, поскольку она, считай, и не жила те десять лет, что прошли с их приезда в наши края. Брат Граймз сам произнес надгробное слово, хотя вид у него был такой, что возникали опасения, как бы он не рухнул у могилы. Стояли последние жаркие дни уходящего лета, притом засуха, и по лицу брата Граймза струился пот. Он был бледен как полотно, и его длинные черные волосы липли к потной голове. "Господи, - сказал он, - мы верим в Твою справедливость".
В тот полдень он возвращался домой с кладбища в полном одиночестве под палящим солнцем. Он закрылся у себя дома и не желал никого видеть. Он рассчитал кухарку. В первые день-два его пытались навестить несколько прихожанок, но он не впустил их, сказав, что будет бороться с ангелом один. Люди знали, что он не умер, потому что он регулярно звонил в магазин и просил доставить продукты к нему на заднюю веранду. Поговаривали, будто он свихнулся. Никто его в глаза не видел. И вот как-то в субботу он сообщил по телефону дьякону Бродбенту, что в воскресенье будет читать проповедь. Когда он вошел в церковь, его волосы были белы как снег.
Арчи Манн переехал жить к брату Граймзу. По вечерам они сидели на передней веранде - Арчи с костылем, без которого он все еще не мог обходиться, - и разговаривали. О чем, никому не известно, зато все узнали, что Арчи исправился, потому что он пообещал исправиться своей жене как раз перед тем, как угробил ее в "форде". Брат Граймз заявил, что все случившееся было необходимо для спасения души Арчи, для того чтобы он образумился, и что теперь он, брат Граймз, может положиться на Арчи, а Сью Граймз и миссис Граймз обрадовались бы, узнай они об этом. Про негра он то ли позабыл, то ли сомневался, что негр разделяет их чувства.
Что произойдет дальше, угадать было нетрудно. Арчи избавился от костыля, раздобыл бутылку виски и машину, сел за руль и при ясном свете дня лишил жизни двух белых мужчин и лошадь. Лошадь была впряжена в повозку, где сидели эти мужчины, - до того момента, разумеется, как в них врезался Арчи. Потом повозка, мужчины, лошадь - всё разлетелось в разные стороны. На этот раз Арчи повезло и он не получил ни одной царапины. Его, правда, посадили за решетку.
Видно было, что для брата Граймза это оказалось последней каплей, но после того как Арчи осудили, он до самого воскресенья хранил молчание. В воскресенье он сказал в своей проповеди, что наказание было отмерено по преступлению. "Я не имею в виду, - продолжал он, - наказание несчастного заблудшего парня. Я говорю о своем наказании, потому что чувствую себя виноватым. Я жил во лжи, а Господь - источник великой справедливости. Когда умерла моя бедная жена, я перестал жить во лжи, но мне не хватало смелости встать и признаться во всем перед Богом и людьми. Моим преступлением была гордыня, гордыня и греховная суетность, а за гордыню ангелов изгнали из Рая. Но теперь я хочу признаться во всем перед Богом и людьми. Двадцать лет я чернил свои седые волосы".