— Извини, Донти, но раньше ты говорил, что ее машина стояла у западной стороны торгового центра.
— Да, западной. Я остановился и решил ее дождаться.
— Ты был за рулем зеленого пикапа «форд», принадлежащего твоим родителям?
— Да. Думаю, что это было около десяти вечера и…
— Извини, Донти, но раньше ты говорил, что было почти одиннадцать.
— Да, верно. Одиннадцать.
— Продолжай. Значит, ты был в зеленом пикапе, искал Николь и увидел ее машину.
— Да, я очень хотел ее разыскать, и мы ездили по округе, выглядывая ее машину…
— Извини, Донти, ты сейчас сказал: «Мы ездили», а раньше говорил…
— Да, мы с Торри Пиккетом…
— Но ты раньше говорил, что был один, что высадил Торри у дома его матери.
— Да, извините. Возле дома его матери. Верно. Поэтому у торгового центра я был один, увидел ее машину, припарковался и стал ждать. Когда она вышла, то была одна. Мы немного поболтали, и она согласилась сесть в пикап. Мы уже не раз на нем ездили, когда встречались. Я был за рулем, и мы разговаривали. Мы оба переживали. Она была настроена прекратить отношения, а я — продолжить. Я предлагал сбежать вместе, уехать из Техаса и перебраться в Калифорнию, где никому бы до нас не было дела. Ну, вы понимаете. Но она не соглашалась и начала плакать, и при виде ее слез я тоже начал плакать. Мы остановились за церковью, куда часто приезжали раньше, и я сказал, что хочу заняться сексом в последний раз. Сначала она не возражала, а когда мы начали, вдруг оттолкнула меня и сказала, что хочет вернуться, поскольку ее будут искать подруги. Но я не мог остановиться. Она пыталась вырваться, а я вдруг разозлился и возненавидел ее, раз она меня отвергала и отказывалась быть со мной. Только потому, что я — черный. Будь я белым, все было бы иначе… Мы начали драться, и она поняла, что я не отстану. Она перестала сопротивляться, но и не сдалась. А когда все закончилось, она пришла в ярость, дала мне пощечину и заявила, что я ее изнасиловал. А потом у меня в голове что-то замкнулось, даже не знаю, как объяснить, но я пришел в бешенство. Она по-прежнему была подо мной, и я… ну… я ударил ее, а потом еще и еще. Я не мог поверить, что бью по такому красивому лицу, но если она не могла быть моей, то не будет ничьей. Я совсем потерял голову и даже не понял, как мои пальцы оказались у нее на шее. Я тряс ее изо всех сил, пока она не затихла. И все вокруг затихло. Когда пришел в себя, я посмотрел на нее и вдруг понял, что она не дышит. (Тут Донти взял банку с колой и сделал первый и единственный глоток.) Потом я поехал и долго кружил по городу, не зная, куда направиться. Я все ждал, что она проснется, но она не шевелилась. Несколько раз я окликал ее, но она не отвечала. Думаю, тогда я запаниковал. Я не знаю, сколько было времени. Я поехал на север, а потом, когда увидел, что скоро рассветет, снова запаниковал. Потом я заметил указатель Ред-Ривер. Я был на шоссе номер триста сорок четыре и…
— Извини, Донти, но раньше ты говорил, что это было шоссе номер двести сорок четыре.
— Верно, двести сорок четыре. Я заехал на мост: было еще темно и тихо, и никаких машин поблизости. Я вытащил ее из пикапа и бросил в реку. Когда я услышал всплеск, то меня вырвало. Я помню, что проплакал всю дорогу домой…
Губернатор сделал шаг вперед и выключил запись.
— Ребята, я увидел все, что хотел. Пошли!
Все трое опустили рукава, вставили в манжеты запонки, надели пиджаки и вышли из кабинета. В коридоре их ждали охранники, которых вызвали, учитывая непростую обстановку. Губернатор со свитой спустился по лестнице на первый этаж и быстро направился к капитолию. Не доходя до трибуны, он и его спутники остановились немного в стороне и дождались окончания зажигательной речи преподобного Иеремии Мейса. Когда епископ, завершая выступление, поклялся отомстить, толпа одобрительно взревела. Однако при виде губернатора, неожиданно поднявшегося на трибуну, настроение собравшихся резко изменилось. Сначала все замолчали, но, услышав слова: «Я — Гилл Ньютон, губернатор великого штата Техас», — толпа взорвалась свистом и улюлюканьем.
— Благодарю вас, что пришли сюда и воспользовались своим правом на собрания, предоставленным Первой поправкой. Боже, храни Америку! — Новая волна возмущенных криков. — Мы живем в великой стране и поддерживаем демократию — самую справедливую систему в мире. — Демократию тоже освистали. — Вы собрались здесь, поскольку считаете Донти Драмма невиновным. Я пришел сказать вам, что вы ошибаетесь. Он был осужден справедливым судом. У него был хороший адвокат. Донти Драмм признался в убийстве. — Рев возмущения был настолько мощным, что Ньютону пришлось кричать в микрофон. — Его дело изучалось десятками судей пяти судов — и штата, и федеральных, — и вынесенный приговор утвержден ими единогласно.
Когда из-за поднявшегося шума говорить стало невозможно, Ньютон, улыбаясь, оглядел толпу так, как делает только облеченный властью человек, оказавшийся бесправным плебсом. Он кивнул, принимая ненависть этих людей. Дождавшись, когда рев негодования чуть стихнет, губернатор наклонился к микрофону и, зная, что это покажут в вечерних выпусках новостей по всем каналам Техаса, театрально произнес:
— Я отказываюсь предоставить отсрочку Донти Драмму. Он — настоящее чудовище! Он виновен!
Толпа взревела и подалась вперед. Губернатор помахал рукой в камеры и отступил назад. Его тут же подхватили охранники и быстро увели с трибуны. Барри и Уэйн поспешили за шефом, не в силах скрыть улыбки. Их патрон с блеском выполнил задуманное и обеспечил себе победу на всех будущих выборах.
Глава 24
Последняя трапеза, последняя прогулка, последнее слово. Донти никогда не понимал значения этих заключительных действий. Что за странный интерес к тому, что именно человек съест перед смертью? Разве еда приносит успокоение, укрепляет тело или откладывает неизбежное? Пищу вместе с органами скоро все равно изымут из тела и сожгут. Какой во всем этом смысл? После десятилетий скудного питания для чего проявлять такую трогательную заботу перед тем, как убить?
Он помнил, в какой ужас в первые дни в камере смертников его приводило то, что входило в тюремное меню. Донти вырастила женщина, которая любила и умела готовить. Роберта любила вкусно поесть, сама выращивала овощи и была очень разборчивой при выборе полуфабрикатов. Она активно пользовалась специями и приправами, и мясо у нее всегда получалось на редкость аппетитным. Первым мясным блюдом, которое Донти получил в камере смертников, был кусок свинины, абсолютно лишенный вкуса. Через неделю он навсегда потерял аппетит.
А теперь от него ждали, что он устроит себе настоящий пир и преисполнится благодарности за эту последнюю милость. Как ни странно, но почти все приговоренные к смерти долго размышляли о последней трапезе. Может, потому, что больше размышлять было не о чем. Донти же давно решил: он не станет есть ничего, что хоть отдаленно будет напоминать о блюдах, приготовленных матерью. Поэтому он заказал пиццу с копченой колбасой и бокал пива из корнеплодов. Все это принесли ровно в 16.00 два охранника, и Донти молча ждал, пока они выйдут из камеры. После приезда он прилег на койку и в полудреме ждал, когда доставят еду и придет адвокат. Он ждал и чуда, но к четырем часам потерял последнюю надежду.
За прутьями решетки был небольшой холл, из которого за Донти наблюдали охранник, начальник тюрьмы и капеллан, дважды пытавшийся завязать беседу. Донти дважды отказался от духовного наставления. Он не очень понимал, почему оказался под таким присмотром, но решил, что это для предотвращения самоубийства. Хотя оставалось неясным, как он мог покончить с собой, тем более здесь. Если бы он хотел наложить на себя руки, то сделал бы это уже давно. Теперь он жалел, что до сих пор жив. Если бы он давно умер, его матери не пришлось бы теперь присутствовать на казни.