Признание. Стихи

На контуры воспоминаний вначале
Я нанесу Уральский хребет.
Не там ли «нулевкой» нас обкорнали,
По норме девятой сварили обед?

Не там ли морозим щеки на тактике,
Не там ли пристреливаем репера
И вместе сидим на «губе»? И так-таки
Утром однажды приходит: «Пора».

Свежей кирзой запахнет в каптерке.
Сорок курсантов, сорок мужчин
Погоны нацепят на гимнастерки —
Дорого стоящий первый чин…

И ты усмехнешься мне: «Ясно-понятно,
Фронт — не миниатюр-полигон».
Младшие новенькие лейтенанты,
Вместе влезаем в телячий вагон.

И он сотрясается той же песней,
Какой нас год донимал старшина.
Армянские анекдоты под Пензой
Сменяют дебаты про ордена.

Еще наши груди таких не знали.
Лишь Васька Цурюпа, балтийский бес,
Отвинчивает с гимнастерки «Знамя»,
Мелком и суконкой наводит блеск.

В артиллерийских отделах кадров
Растут анкетные холмы.
С пустой кобурою и чистой картой
В свои батареи приходим мы.

Мы наступаем Манштейну на пятки,
И, педантичны, как «ундервуд»,
Щелкают наши «сорокапятки»,
Что «прощай, Родина» в шутку зовут…

Тогда-то на эти координаты,
На этих юных, стойких орлят
Спускают приземистых «фердинандов» —
Надежду и копию фатерланд.

Самоуверенны, методичны —
Единый стиль и один резонанс, —
Железная смертная мелодичность
С холмов накатывает на нас.

И понял я: все дорогие останки,
Родина, долг, офицерская честь, —
Сошлись в этом сером тулове танка,
Пойманном на прицеле шесть…
……………

Неделю спустя, в бреду, в медсанбате,
Закованный в гипс, почти как в скафандр,
В припадке лирических отсебятин
Я требовал коньяку и «гаван».

И только в лазоревом лазарете
Прошу сестру присесть на кровать.
И начинаю подробности эти
Штабистским слогом ей диктовать.

О нет, никогда таким жалким и скудным
Еще не казался мне мой словарь.
Я помню: в эти слепые секунды
Я горько жалел, что я бездарь.

Но все-таки я дописал твоей маме,
Чей адрес меж карточек двух актрис
Нашел я в кровавом твоем кармане,
В памятке «Помни, артиллерист».

Но где-то, Валя, на белом свете,
Охрипши, оглохши, идут в поход
Младшие лейтенанты эти —
Тридцать восьмой курсантский взвод.

Россию стянули струпья курганов,
Европа гуляет в ночных кабаре —
Лежат лейтенанты, лежат капитаны
В ржавчине звездочек и кубарей…

Сидят писаря, слюнят конверты
(Цензура тактично не ставит штамп),
И треугольные вороны смерти
Слетаются на городской почтамт.

И почтальонши в заиндевелых,
В толстых варежках поскорей
Суют их в руки остолбенелых
И непрощающих матерей.

И матери рвут со стены иконы,
И горькую черную чарку пьют,
И бьют себя в чахлую грудь, и драконом
Ошеломленного бога зовут.

Один заступник у их обиды —
Это «эрэсов»[2] литой огонь!
Богиня возмездия Немезида
Еще не сняла полевых погон…