— Я думаю, правда заключалась в том, что я и мой брат были истинными республиканцами, — продолжил месье Кадо, — и, хотя мы с женой уехали из Парижа, когда началась революций; в надежде, что скоро все успокоится, мой брат продолжал заниматься деятельностью, которая привела его на очень опасный путь. Я потерял его из виду, да и поддерживать с ним связь становилось все опаснее, и я был потрясен, когда узнал, что в разгар террора он и его молодая жена были арестованы, и брошены в тюрьму.
Он замолчал, но гость его никак не отреагировал. Его молчание красноречиво свидетельствовало, что он уже много раз слышал о подобных вещах, и даже более ужасных, чем то, что случилось с месье Кадо и его братом. Но нотариус, стараясь взять себя в руки, заговорил вновь:
— Я вернулся в Париж на три дня, чтобы найти кого-нибудь из старых друзей среди тех безумцев, которые делали революцию, и попытаться уговорить их освободить моего брата. — Ему хотелось рассказать графу о тех страшных днях — о том, как было опасно выходить на улицу с наступлением темноты, о том, как люди дрожали, ложась в постель, в ожидании стука в дверь, означающего арест и смерть, но он почувствовал, что такие доверительные рассказы не будут встречены с пониманием. Холодное лицо старика по-прежнему оставалось бесстрастным. И нотариус заговорил как можно более непринужденно: — Вскоре я обнаружил, что мои старые друзья либо сбежали, либо убедились в своем равенстве с другими людьми, оказавшись на гильотине. — Месье Кадо, похоже, был уверен в том, что граф должен был обо всем этом узнать. — Дом моего брата находился под стражей, двери были опечатаны Комитетом общественного спасения, а когда я пришел в тюрьму, где находились брат с женой, то узнал, что им уже вынесен смертный приговор, и на мою просьбу повидаться с ними в последний раз мне ответили грубым отказом. Когда я вышел из дверей тюрьмы, ко мне обратилась женщина с маленьким мальчиком. Она спросила, где можно узнать фамилии погибших людей. Я ответил, что такое невозможно — их слишком много. Тогда женщина рассказала мне, что она ищет семью маленького мальчика: разыскала их дом в предместье Сен-Жермен, но оказалось, что он национализирован одним из городских комитетов, и она не отважилась спросить сурового мужчину, охранявшего вход, что случилось с его владельцами. «Я не знаю, что мне делать с ребенком, — призналась женщина. — Я обещала позаботиться о нем его няньке, видите ли, когда та умирала у меня на руках. Она умоляла меня отвезти мальчика в Париж, в его семью, и я пообещала, что сделаю это в следующий раз, когда муж отправится на рынок с овощами». Эта женщина оказалась женой фермера; очень бедного человека, им редко удавалось собрать излишек для продажи, но все-таки вчера они приехали в Париж и остановились у брата ее мужа, зеленщика. Но теперь им надо возвращаться назад — после того, как муж продаст товар, а она — пристроит ребенка. Затем жена фермера изложила мне путаную историю о том, что этот мальчик был внуком аристократа, бежавшего за границу и оставившего свою семью в пригородном замке, из которого она была вынуждена уехать, потому что на них двинулась разъяренная толпа простолюдинов. Леди отправились в Париж на трех каретах, и вторая карета, в которой ехал мальчик со своей нянькой, к вечеру второго дня куда-то пропала. Нянька сказала жене фермера, что сначала она думала, будто кучер по ошибке свернул не в ту сторону, потому что надвигалась ночь и по дороге, по которой они ехали, шли толпы людей, но через некоторое время кучер остановил лошадей, спрыгнул с козел и приказал ей с ребенком выйти из кареты. «Бегите в лес, — велел он, — если не хотите, чтобы вам перерезали горло». Испуганная девушка схватила ребенка, спряталась среди деревьев и стала смотреть, что делает кучер. Вместе с грумом он стал распрягать лошадей, к ним присоединились две женщины, которым доверили фамильные драгоценности, и скоро все четверо ускакали верхом, захватив с собой сокровища.
Нянька мальчика была деревенской девушкой, и у нее не было денег. Она не отважилась искать дорогу в Париж в темноте, поэтому завернула ребенка в платок и осталась ночевать с ним в карете. Утром она отправилась в путь с измученным от усталости и голодным ребенком.
На этом месте Кадо остановился и взглянул на Эстобана. Тот отставил в сторону недопитый бокал и прикрыл глаза рукой. Кадо продолжил:
— Жена фермера сказала мне, что она не знает, как долго девушка с ребенком шла по дороге, пока не оказалась возле их фермы, но думает, что несколько месяцев, время от времени умоляя попутчиков помочь ей подвезти ребенка или выпрашивая еду у хозяев ферм, которые еще сохранились на их пути. Иногда она останавливалась и работала неделю или две, чтобы как-то прокормиться, иногда им приходилось есть репу, которая росла на полях, и мальчик несколько раз страдал от приступов дизентерии. Когда нянька с ребенком дошли до их фермы, они разрешили им переночевать в сарае на сене, но утром к ним пришел мальчик и сказал, что его няня спит и он не может ее разбудить. Жена фермера поспешила в сарай и увидела, что девушка покрылась сыпью и лежит без сознания. Добрая женщина, несмотря на то что у нее самой были дети, взяла к себе мальчика. Она сожгла его лохмотья, выкупала, дала ему одежду своих детей и держала у себя дома до тех пор, пока девушка через несколько недель не умерла. К этому времени мальчик ожил и повеселел: он радостно бегал босиком по полям, помогал сыновьям хозяйки пасти коз, а дочерям — кормить гусей, и стал уже казаться новым членом семьи, пока, как я уже сказал, они не собрались в город везти на продажу овощи. И что мне было делать? Что бы вы сделали на моем месте, монсеньор? У женщины были собственные дети, и лишний рот стал бы для ее семьи большой обузой. А у меня не осталось родных, потому что моего брата и его жену казнили, поэтому я решил взять мальчика, отправить его к моей жене в деревню, затем решить, как нам найти его родственников.