— Истрачу на медицинское образование.
— Вот это, я понимаю, вертихвостка! — Бланка кончила складывать вещи. Одним глотком допила свой стакан и затянула «молнию» на дорожной сумке. — У Сэма остался сын. Это ему назначена третья доля. Пусть у тебя не будет впечатления, что существует некая зловещая тайна.
— Я Сэма почти не помню. Видела его раза два, по-моему, когда была совсем маленькая. Приятно знать, кому пойдут эти деньги.
— Наверно, я была паршивая сестра.
— Опустим это «наверно»!
Бланка присела на край кровати. Кто мог подумать, что у нее, выходит, есть столько общего с Джоном Муди…
— Ну что же, тогда прости.
— Ага, сейчас! Ты бросила нас с песиком одних. Подохни и я с ним вместе восемь лет назад, ты бы, скорей всего, и знать не знала!
На них напал почему-то безудержный хохот.
— По крайней мере, я знаю, как тебя звать! — проговорила сквозь смех Бланка.
— Да ну? Слаб́о сказать, какое у меня второе имя!
— А у меня какое — скажешь?
Они опять покатились со смеху.
— Сдаюсь, — сказала Бланка. — Готова признать свою вину.
— И признавай. Этого мне и надо. — Лайза подалась вперед, не вставая с кресла. — Я свою тоже признаю.
Она снесла вниз дорожную сумку; Бланка шла с дамской сумочкой и мешком для грязного белья со свернутым в нем, еще не высохшим после бассейна летним платьем. Номер в гостинице был оплачен до утра, но Бланка все равно съезжала. В первую очередь она поехала отвозить домой Лайзу. Обе они катили в детстве на велосипеде по тому же проулку, но только с разницей во много лет.
— Здесь хорошо, когда стемнеет, — сказала Лайза, расплющив нос об оконное стекло.
— Вот и Сэму тоже нравились сумерки, — отозвалась Бланка.
— А я понравилась бы ему?
— Определенно. Уж Сэм-то дал бы тебе, конечно, выпить бутылку водки до дна!
На этот раз Бланка нашла дорогу без труда: направо, потом налево и дальше — прямо, вдоль кустов сирени. От них пахнет нашей мамой,говорил ей, бывало, Сэм. Она теперь узнала этот запах.
— Спасибо, что довезла, — сказала Лайза, когда они приехали к дому. — Знаешь, когда идешь в темноте, все время натыкаешься на паутину. Ужасно боюсь пауков.
— Боится пауков, — отметила Бланка. — Так и запишем.
— Ну а второе имя, чтоб ты знала, у меня — Сьюзен. По бабке с материнской стороны.
— А у меня второго имени нет. Мама, видно, забыла дать.
— Беатрис не подойдет? — сказала Лайза. — У меня так мышонка звали в детстве. Уменьшительно будет Би-Би.
— Меня Мередит называла «Би»…
— Вот видишь — значит, попала в точку!
— Синтия разрешала тебе держать в доме мышь?
— Да она не знала…
Они с улыбкой переглянулись.
— Ну ладно, буду в Лондоне — заскочу. — Лайза открыла дверцу, но задержалась на минуту. — У тебя сейчас какие планы? Учти, в Нью-Йорке, когда доедешь, будет полночь.
Не самое подходящее время, чтобы стучаться к чужим людям.
Я заблудилась. Откройте. Скажите, куда я попала.
— Хочешь, ночуй у нас, — предложила Лайза. — Беспокоить никто не станет.
Бланка была тронута. Лайза действительно всего лишь ребенок. Бывают и хуже.
— Пожалуй, просто побуду немного здесь. Прогуляюсь по старым местам.
— Ну, смотри. — Лайза вылезла из машины. — Тогда счастливо, Би-Би.
— Счастливо, Лайза Сью.
Бланка провожала Лайзу глазами, пока та, взбежав по ступенькам, не скрылась в доме. Вечер выдался на редкость темный. Ни звездочки на небе. Или, быть может, их затянуло облаками. Бланка вышла и побрела по дорожке на газон, ведущий к бассейну. Трава под ногами была такая мягкая, что она скинула шлепанцы и на минутку легла в эту траву. По темному небу проплывали серебристые облака. Би-Би,лениво думала Бланка. Мередит позабавило бы прозвище, которым ее наградила Лайза.
Бланка закрыла глаза. Всего на миг — и назад в машину. И тотчас, помимо воли, провалилась в глубокий сон, и опять ей приснилась птица лебедь. Появилась рядом на траве. Во сне Бланка открыла глаза. На этот раз птица сжимала в лапках яйца — лунного цвета и светящиеся, как луна. Бланка встретилась с ней глазами, и хоть одна была женщина, а другая — птица, они понимали друг друга. Не посредством слов, а чутьем, самым нутром.
Не улетай,сказала мысленно Бланка во сне.
Но птица лебедь, раскинув огромные крылья, взлетела вверх, к беззвездному небу. Яйца остались лежать на траве. Бланка понятия не имела, кому они принадлежат. Ее охватило смятение — Что мне теперь с ними делать? Как обращаться?Но приглядевшись, она увидела, что это всего-навсего камни. Белые, идеальной формы. Камни — не более того…
Проснулась Бланка на рассвете, отлежав себе ноги и руки. Вся одежда на ней промокла от росы, в волосы забились травинки. Она встала. С земли поднимался пар. Цвет небес повторял собой жемчуга у нее на шее. Мысли ее возвращались к Джорджу Сноу, сидевшему в заднем ряду на каждом ее выступлении в школе танцев. К Джону Муди, написавшему ей письмо. К Джеймсу Бейлиссу, разнимавшему на улице незнакомых драчунов.
Катить по шоссе, свободному от движения в такую рань, не составляло труда, зато в самом Нью-Йорке Бланка изрядно поплутала. Обогнув площадь Юнион-сквер, поехала по Бродвею не в ту сторону и не сразу, кружным путем, выбралась на Двадцать третью улицу. Потом искала, где можно стать, и в конце концов нашла парковку на Десятой авеню, в нескольких кварталах от дома, указанного на обороте отцовского письма.
Она обдумывала, что скажет при встрече сыну Сэма. Моей матерью была дочь паромного капитана. Моим отцом — незнакомый человек. Больше всех на свете я любила своего брата, но при этом всегда знала, что потеряю его.
Нужно было звонить в домофон, чтобы впустили, — но тут как раз кто-то вышел, и Бланка успела придержать парадную дверь. Подъезд был выложен черной и белой плиткой и отзывался на шаги звонким эхом. Лифт отсутствовал; Бланка стала подниматься по лестнице. Дойдя до четвертого этажа, нашла глазами квартиру 4Б, в которой жил сын Сэма, но, не останавливаясь, пошла дальше. Еще один этаж и еще — и так до самого верха. Она хотела увидеть, где это произошло. Дверь на крышу была заперта, но, когда Бланка налегла на нее, глазам все же открылся клочок синевы. Что ж, и того было достаточно. Это, в конце концов, и было то, что видел Сэм. То самое небо. Всю жизнь его не покидала мечта о племени людей из Коннектикута, которые — правда лишь при крайних обстоятельствах — умеют летать. В последний миг, когда нет уж ни выхода, ни надежды, взмывают ввысь с тонущего судна, с горящего здания. Отец их матери — который умер, когда ей было всего семнадцать — божился, что видел собственными глазами, как они летят над проливом Лонг-Айленд Саунд. Похожие на птиц, но на самом деле — вовсе не птицы. На самом деле — что-то совсем другое.
Прыгнул ли он вниз от отчаяния или сорвался по неосторожности — в любом случае, возможно, он все-таки сохранял надежду. Однажды, неподалеку отсюда, кого-то, кто сбился с пути, нашли. Кто-то, кто падал все ниже и ниже, поднялся к облакам. Кто-то нашел любовь. И вместе с нею — спасение… Бланка спустилась обратно на четвертый этаж. Она не помнила, когда последний раз испытывала что-то похожее на счастье. И вот она здесь, одна, в это единственное, особенное утро. Все прочее, стоя тут, на неосвещенной площадке, она откинула от себя — смахнула прочь, как сажу с подоконника, как птицу, севшую на оконный карниз. Она думала об Икаре, о стеклянном доме, в котором они росли, о своей матери в летнем белом платьице. Влажный воздух становился все жарче; небо, еще сумеречное по краям, разгоралось слепящей синевой. Бланка не ведала сейчас ни где она, ни каким образом попадет домой — да и вернется ли вообще в Лондон и любит ли кого-то — не знала даже, есть ли в этой квартире кто-нибудь, кто ей откроет дверь.
Но все-таки она позвонила и стала ждать, что будет дальше.