Любовь к горам? Я бы не назвал это любовью, но путь по вертикали внушает покой и утешение в том смысле, что там я рано или поздно достигаю точки, где продолжать движение невозможно, по той простой причине, что следующий шаг будет шагом в пустоту. Успокоение, ожидающее в конце такого маршрута, обычно выпадает нам — или только мне? — весьма редко. Ведь зачастую мы не ведаем, всё ли сделали, что в наших силах, всего ли достигли. Когда работа вправду завершена? Когда мы вправду убедили себя или другого? В самом ли деле сказано все, что нужно? Где та грань, за которой любое новое усилие ведет лишь к извращению всех предшествующих стараний?
На пути по вертикали, в горы, эта граница абсолютна. Там на самом деле существует вершина, верхняя точка, откуда есть только одна дорога — назад. Но как раз на обратном пути знакомое опять-таки предстает в совершенно иной перспективе. Спускаться в глубину, к некой цели, — совсем не то, что подниматься в едва ли не фиолетовую синь небес: по дороге наверх сосредоточенность совершенно естественна, по дороге вниз ее приходится мобилизовывать снова и снова, в борьбе с изнеможением и неистребимым желанием уснуть, просто спать, отдыхать, почивать, хотя бы и вечным сном.
Поворачиваясь спиной к вершине или иной желанной цели — оттого ли, что к этому вынуждает изнеможение, оттого ли, что уже достиг, чего хотел, — человек поневоле констатирует, что действительно дошел до предела, к примеру исчерпал запасы продовольствия и собственные силы, и внезапно исходный пункт, место, где начался путь, самое родное, знакомое, близкое кажется самым что ни на есть далеким и недостижимым. Насколько я знаю, многие спуски кончаются гибелью, так как восходители забывают, что обратный путь в привычное, знакомое порой стоит больших страданий и требует много большего напряжения сил, чем путь ввысь, в мечту.
Что? Вы все еще верите в великую миссию писателя — пророка, мятежника или хотя бы возражателя? Это делает вам честь, хотя и согласно довольно-таки заплесневелому кодексу. Кто поневоле только слушает, смотрит — пялится! — только таращит глаза на экраны трехсот-четырехсот спутниковых телеканалов, чтобы хоть обрывочно узнать о ситуации в мире, тот пусть не ссылается на необходимость в связниках и проповедниках. Рассказчик может восполнить нехватку воображения, но не способен просто так выкрикивать команды вроде Открыть глаза! или Сопротивляться!
Мое *нет’ чреватое наибольшими последствиями? К счастью, я никогда не бывал в ситуации, когда бы мне пришлось сказать “нет”, возымевшее решающее значение. Например, я в жизни не стоял перед альтернативой принять физический ущерб, боль, голод, тюрьму и даже еще более ужасное или сдаться, спасовать. Боюсь, под угрозой пытки или смерти я бы вряд ли держался героем. Мне вспоминается отец, скромный, зачастую испуганно-озабоченный человек, который так легко чувствовал себя виноватым и считал, что обязан благодарить весь мир, ведь это общество, облаченное в национальные костюмы, мантии и мундиры, не отвергло его, внебрачного ребенка, в строго католической деревне, открыло ему, ученику из интерната для бедняков, дорогу в гимназию и к среднему образованию, дорогу, кстати говоря, в несколько километров, крутую и зимой заснеженную, дорогу из сырого домишки шлюзового смотрителя наверх, до ближайшей железнодорожной станции в лесу, а оттуда до конечной станции на Траунзее.