— Мне кажется, мама Бьянки использовала на нас свою силу.
— Это точно. У меня были ровно те же чувства, когда сама Бьянка меня дурила, — он поморщился, словно кто-то ворошил острым предметом его кишки.
— Что ж, тогда это мы знаем наверняка. Но больше мы ничего наверняка не знаем. Зато услышали проповедь про гедонизм, — резюмировала Уэнсдей и откинулась на спинку дивана.
Её раздражало, что расследование продвигалось слишком медленно. Если ещё и её кража дневника окажется бессмысленной… кто-то точно умрёт от её рук.
— Может, ты наконец расскажешь о своей книге подробнее? Пока мы ждём возвращения Вещи, — предложил Ксавье.
Уэнсдей не нашла причин проигнорировать его. Особенно если вскоре она погибнет. Чего бы и не пересказать другу одну из своих историй? Может, это введёт его в забавный первобытный ужас.
Она начала рассказ тут же — сразу с убийства. Первым предложением, что сорвалось с её уст, стало: «Холодное лезвие врезалось в плоть, отделяя её от кости». Но это не произвело должного впечатления на Ксавье. Он только хмыкнул.
Но когда она начала рассказывать о главной героине, расследовании и о своих мыслях — парень заслушался. В его глазах блестел неподдельный интерес. И стоило признать, наблюдать за такой реакцией оказалось даже интереснее, чем за ужасом и паникой.
Потом Ксавье поднялся с дивана и, продолжая слушать, достал краски и кисточку. Не говоря ни слова, он раскрыл альбом с обычными листами А4 и стал выводить быстрые иллюстрации ко всему, что она рассказывала. Несколько мазков — и появлялись вполне чёткие образы. Он нарисовал даже мальчишку, что играл в футбол отрезанной головой.
И вновь его внешность переменилась, но ещё сильнее, чем днём. Ксавье не просто рисовал — он слушал её. Их творчество объединилось. Соединилось, как две половины садовых ножниц, отрезающих кому-то конечность. И это делало парня необычным. Уэнсдей даже сказала бы, что красивым. Как описывали красоту античные философы. Он подходил под те описания.
Лицо стало сосредоточенным, как и утром, с чёткими линиями задумчивых морщинок на лбу, но губы застыли в полуулыбке. И полузакрытые глаза блестели… в суженных — не расширенных — зрачках отражались детали и элементы его картин, но поверх ложились блики удовольствия. Так блестели глаза у Энид, когда та слушала любимые мелодии.
Вскоре Уэнсдей дошла до рассказа о поцелуе персонажей книги. Она думала сначала, что ни за что не упомянет об этом, но в творческом порыве ей стало всё равно, что рассказывать. Главное — получать отклик на свои слова в виде картин. И знать, что Ксавье рад создавать эти иллюстрации. И что он рисовал ровно то, что она представляла…
Никогда раньше она не замечала, сколько общего у неё было с этим парнем на фоне всех различий. Её фантазии словно передавались ему сверхъестественным путём, и он изображал все самые важные детали, ничего лишнего.
И демонстрировать на бумаге поцелуй между героями он не стал. Наоборот, отложил альбом и поднял на неё взгляд. Теперь в его суженных зрачках отразилось её лицо, будто оно являлось его очередной картиной. И она продолжала рассказывать… даже вдалась в подробности того поцелуя, которых не отразила на бумаге. А свои глаза не отрывала от его. Удивительно — он тоже почти перестал моргать.
Завершив описание, Уэнсдей замолчала, но не переставала смотреть на Ксавье. Творчество дало нечто странное и неправильное, но этому чему-то не хотелось противиться. Подсознание знало — это правильно. Так и должно было быть.
Она ничего не сказала — просто положила левую руку ему на затылок и, впервые за разговор закрыв глаза, быстро поцеловала. Его губы оказались пересушенными и приятными. Ей не нравилось что-то преисполненное жизнью.
Тотчас Уэнсдей отстранилась. Она не знала, зачем поцеловала его. Но знала, что это правильно.
========== Глава 15: Отчаянный шаг ==========
Комментарий к Глава 15: Отчаянный шаг
На всякий случай хочу уточнить, что моё примечание в шапке означало, что отклонение от канона заключалось в том, Уэнсдей никогда не целовалась с Тайлером (допустим, что видение о его сущности ей пришло просто во время какого-то прикосновения). Поэтому в прошлой главе она впервые в жизни поцеловалась)
Они оказались мягкими и тёплыми. А податливая поверхность сминалась от прикосновений. Не такими Ксавье казались её губы. Они играли на контрасте с ледяными пальцами, зарывшимися в волосы. Словно лицо укутали в мягкий шарф, а о затылок разбивался ледяной ветер. Ни одна девушка не одаривала его таким количеством чувств, как Уэнсдей. Среда — центр недели, а эта необычная мисс Аддамс — центр его мира.
Поцелуй длился секунду — не более — но за него всё в душе перевернулось. Он не понимал, отпер ли хотя бы часть дверей к её сердцу, и ему не хотелось об этом думать. Может, она поцеловала его и вовсе из-за какой-то только ей понятной причины. Может, так решила поиздеваться над ним.
И всё же, она его поцеловала. На пару мгновений осчастливила его. Показала, что тоже способна коснуться чужих губ своими. Не по принуждению, не под влиянием алкоголя или иных веществ… а в здравом, пускай и захваченном творчеством, рассудке. Но Ксавье считал, что творчество показывает человека настоящим. И они поцеловали друг друга в момент, когда все маски спали. Их губы соприкоснулись, как до того души, втянутые в магический водоворот вдохновения. В момент некой духовной близости, если не единения.
Он не знал, что их ждёт в будущем и переживёт ли Уэнсдей кровавое полнолуние, но в тот момент он был счастлив. Независимо от будущего в его сердце навсегда отпечатался поцелуй с Уэнсдей Аддамс. Как маленькая, но очень ценная татуировка на коже.
Конечно, ему хотелось не дать ей погибнуть и завязать с ней продолжительный роман — может, даже до смерти в старости, — но он хотел сохранять рассудок трезвым. Как бы его сердцу этого ни хотелось, наверняка он не мог знать, что должно случиться.
Но вовек запомнить поцелуй с ней он мог.
Он взглянул в её лицо, оставшееся на подозрительно малом расстоянии от его. Настолько, что он даже чувствовал её дыхание на своих щеках. И видел слабую, но всё же улыбку. Самую красивую улыбку в его жизни.
Ксавье запомнил её лик, чтоб отобразить его на бумаге. Такую красоту нельзя просто оставить в памяти — она заслуживала явиться на свет. Шедеврам не место только в голове.
Ему хотелось её снова поцеловать. Просто чтоб вновь ощутить эти прекрасные губы и удостовериться, что они ему не померещились, не были лишь каким-то приятным, но сном. Кажется, Уэнсдей тоже была не против вновь слиться с ним в поцелуе, хотя она и убрала руку с его затылка. Но как же близко её лицо…
Он уже наклонился к нему, почти успел вновь ощутить её нежные уста, но в дверь вдруг постучали. Выбивать не стали… он сразу понял, что это Вещь вернулся.
Но момент всё равно был испорчен. Улыбка сошла с лица Уэнсдей и она, будто ничего не было, подошла ко входу, впуская Вещь в их скромную обитель. В её глазах горел огонёк интереса, но завораживающая красота готовой целоваться в творческом порыве девушки исчезла. Она стала обычной. Всё ещё красивой и по-своему, особенно, прекрасной, но особая связь между ними оборвалась.
И в его голову вернулись обычные переживания. Об убийствах, страхах и желании поскорее во всём разобраться. И, конечно же, не позволить этой девочке погибнуть. Хоть ценой своей жизни, но спасти её.
Вещь стал быстро рассказывать о пережитом опыте. И его история оказалась полнейшим разочарованием — он без проблем забрался в обиталище сектантов и вернул дневник на место, как раз в момент, когда у Гидеона и мамы Бьянки гостили очередные доверчивые прихожане. Но их никто не пытался убить, да и чай, что они наивно пили, не отравил их. Их лишь развели на следующий, уже платный сеанс.
Потом рука наконец поведала о том, что прочла в дневнике.
Ксавье тотчас упал духом. Общим счётом, в дневнике не было ничего. Это и вправду была книжка обычного расчётливого лидера секты. Он вёл почти психологический анализ своих прихожан, а заодно пометки об их доходе. Гидеон просто отмечал, кто наиболее доверчивый и обеспеченный. Нехорошее дело, но логичное, как для лидера секты. И никаких больше откровений о злодейских планах и убийствах подростков-изгоев.