— Вы же не думаете, что я собрался сидеть тут? — он улыбнулся, думая, что друзья с ним солидарны.
Но Давина хмыкнула, Йоко же недоверчиво протёрла стёкла очков о край рубашки, выпирающей из-под куртки, а Аякс стушевался, виновато отведя глаза, и поправил лямку большого портфеля за спиной.
— Чувак, прости… но ты останешься тут. Честно. Они чуть твоего отца не грохнули.
— И поэтому мне сидеть тут? — Ксавье устало нахмурился и сложил руки на груди. — Если меня так уж хотят убить, то и сюда доберутся.
— Твой отец предупредил, что ты будешь не рад. Мы тоже, если по правде. Но так будет лучше… — Давина опустила свои сверкающие глаза в пол, и их на мгновение застелила пелена слёз. Она ведь за начало учебного года лишилась двух сородичей и по совместительству лучших друзей.
— Давинка права, Ксавье, — поддакнул Аякс.
— Что так лучше? Сидеть и сходить тут с ума, когда тут даже нет связи и я полностью отрезан от реального мира?! И с условием, что это не даёт стопроцентной защиты?..
— Я за эту ночь настрадался достаточно, Ксавье. Страшная травма Энид, даже эта проклятая Уэнсдей… давай хоть ты будешь невредим?
Ксавье закрыл глаза, не желая признавать, что друг решил послушаться его отца. Но, кажется, тот был уверен, что так правильно… следовало как-то переманить мнение Аякса на свою сторону. Меньше всего на свете хотелось как остаться в подземелье, так и оттолкнуть друзей, вырвавшись из заточения, а пока в перспективе виднелись только эти два варианта.
Мелькнуло воспоминание: он пообещал Энид передать Аяксу, что она его тоже любит. Маловероятно, но это вполне могло смягчить влюблённого друга.
— Про Энид, кстати. Она просила передать, что твои ей слова взаимны. Она любит тебя.
За Аяксом Йоко надела очки и улыбнулась, обнажив ряд зубов с острыми клыками.
— Это очень мило! — она наклонила голову и похлопала расплывшегося в сладостной улыбке Аякса по плечу. — Но не пытайся задобрить нас словами Энид, Ксю. Мы тебя не выпустим, как бы ни хотели, прости.
— И зачем вы сюда пришли? Сидел бы дальше в неведении. Нервничал бы, но чуточку меньше.
Давина отвернулась, а Йоко, продолжая придерживать улыбающегося Аякса за плечо, вдруг сорвала оттуда лямку рюкзака.
— Мы принесли тебе всё необходимое. Еду, воду, одеяло, небольшой блокнот с карандашом и… ведро с крышкой, — она хохотнула и протянула ему рюкзак.
Ксавье опешил, желая вспыхнуть от возмущения. Его друзья не хотели выпустить его на волю, упрямо потакая решению его отца. Хотя тот был способен на всё, и на него мог даже никто не нападать, а он сам всё подстроил. Планы Винсента Торпа разгадать слишком трудно.
— Чувак, пожалуйста… мы реально очень волнуемся за тебя.
— А я волнуюсь за всех! — напрягся Ксавье, игнорируя протянутый ему рюкзак с припасами. — И я пообещал Уэнсдей разобраться со всей этой чертовщиной. А я держу обещания, — он состроил каменное лицо и тут же, как только внимание друзей рассеялось, растолкнул их в стороны.
Но далеко не ушёл:
— Спустись вниз. Тебе надо посидеть внизу. Там безопасно и всё с тобой будет хорошо. Ради нас всех, — слова Давины подействовали мгновенно: мысли о побеге ушли далеко — зачем он только о нём думал, идиот? — и Ксавье послушно спустился.
Аякс спустился вместе с ним и поставил рюкзак на последнюю ступеньку.
— Этого должно на сегодня хватить. Но если что-то будет надо… громко бей по статуе. Возле неё всегда кто-то будет дежурить.
— А это не подозрительно? — уточнил Ксавье.
— Да мы в карты играть будем. Никто ничего не заметит… и прости нас, пожалуйста, — пара мгновений — и он стоял в одиночестве, вновь отрезанный от мира.
Только тогда на него перестала действовать песня сирены.
— Замечательно… — прошипел себе под нос Ксавье. — Могли бы уже со мной тогда остаться! — крикнул он в потолок, и эхо от собственного голоса его оглушило. Никто не вернулся.
Но у него хоть была отныне еда и вода под боком. Ещё и блокнот с карандашом. Не поводы для радости, но стало немного менее уныло… примерно на полутон, как у кромки земли на картине вечернего, ещё не ночного неба.
Он постелил на лестницу одеяло, достал круассаны с шоколадом и бутылку воды из рюкзака, безрадостно, но жадно приступив к трапезе. Спустя минут двадцать стало легче думать — еда восполнила нехватку энергии и навела относительный порядок в мыслях. Полный в них мог воцариться, только если бы на руках были ответы. Но ответов не было. Лишь страхи за всех снаружи и догадки насчёт личности виновных.
Отложив еду, Ксавье задумался о следующих действиях, но понимал — никто его не выпустит. Единственное, что ему было доступно — продолжить изучать материалы, наполнившие полки библиотеки. Но это виделось занятием до пустоты в душе бессмысленным. Конечно, он не робот, мог упустить какую-то строчку с потаённым смыслом или не разобрать чей-то кривой или слишком мелкий почерк, но в основном уже было прочитано и понято почти всё.
И всё же он прошёлся вдоль стеллажей, скользя пальцами по иногда очень хрупким корешкам всех томов, с которыми ознакомился. Ярус за ярусом он водил кончиками пальцев по книгам, но не нашёл ничего незнакомого. Даже когда ему попадались истерзанные временем книги, многие из которых держались лишь на скотче, а у других все надписи стёрлись с корешков, он отыскивал в них знакомые элементы. Где-то на обложке остался след лака Бьянки, где-то от корешка пахло впитавшимся под основание парфюмом Аякса. И много других деталей, хорошо знакомых Ксавье.
Он вздохнул и отошёл от бестолковых книг: к сожалению, им было нечего ему поведать. Оставалось единственное занятие — сесть на лестницу и, скрючившись, заняться рисованием. Хотя в голове было пусто, ни единой детали, что могла бы выпустить фантазию из клетки. Только голодный зверь боли, безжалостно поглощающий его сердце.
Грифель коснулся белого маленького листа и под напутствием умелых движений пальцев устремился вверх. После — направо. Потом — налево. Одной ломаной линией, не отрывая заточенного кончика от листа. Он не знал, что хотел нарисовать. Рука действовала, не повинуясь сознанию. По своей воле скользила по бумаге из стороны в сторону. Только иногда Ксавье пальцем второй руки растушёвывал некоторые углы, создавая тени.
Когда карандаш оторвался от листа, у него уже затекла шея от долгого сиденья без движения. Прохрустев с наслаждением шеей, ощущая, как непослушные позвонки встают на место, Ксавье опустил взгляд на получившееся творение. Он нарисовал Уэнсдей. Получилось изображение, которое он не мог бы назвать даже сносным, но интересное. Девушка в полный рост, созданная одной ломаной линией. Лицо вышло особенно забавным: но быстрая растушёвка пальцем скрыла эти оплошности.
Закончив растушёвку, он поднял руку над листком. И вне его воли пальцы дрогнули, как от удара током, а рисунок ожил: хмурая девочка из ломаных линий поднялась с листа, бросила на него пустой взор и спрыгнула на ступеньку. Оттуда, оглядываясь, побежала через весь зал. Возможно, она хотела ему что-то показать.
Ксавье не стал ей перечить: послушно шёл за ней, пока она не стала вдруг взбираться по стене. Вскоре фигурка установилась на раме какой-то картины, прямо под вентиляционным отверстием — весьма крупным, стоило отметить, — и стала нервно указывать на решётку.
— Что ты хочешь этим сказать? Я сомневаюсь, что смогу сейчас снять решётку и выбраться через вентиляцию. Да и сомневаюсь, что я помещусь.
Рисунок прищурился, но потом, пару секунд спустя, девочка вдруг завертела отрицательно головой и стала указывать рукой без пальцев наверх. Тотчас она спрыгнула с картины и помчалась обратно к блокноту, куда юркнула рыбкой. Но вместо неё на бумаге всё той же ломаной неразрывной линией оказалась сделана надпись: «БегиСпасайсяЗадохнёшься!».
Ксавье нервно вздохнул — и чуть не закашлялся. Воздух стал тягучим, горьким, царапающим горло и нос. Он не смог разобрать, был запах или нет. В основном: только невозможность нормально дышать…