Крепко держа меня за руку во время поклона, Кэтлин с удовольствием сказала:
– Молодец, девочка!
Режиссер спектакля Раймон Руло хмыкнул:
– Посмотрим, что скажут господа журналисты…
Журналисты сказали то, что меня сильно расстроило. Газеты очень сдержанно отнеслись к самому спектаклю, почти не заметили прекрасную игру Кэтлин, зато почему-то хвалили меня саму!
Гримерная завалена букетами.
– Откуда это?!
Готлиб хохотал:
– Из цветочных магазинов.
– Но почему все принесли ко мне?!
– Потому что их передали тебе.
Я не могла понять:
– Так нечестно, я играла много хуже всех, я просто бездарь и неумеха!
– Публика дарит цветы тем, кто ей понравился больше всего.
Мы пили шампанское, а я все пыталась извиниться перед остальными.
– Да за что, Одри?!
– Я играю хуже всех, я самая неумелая, а превозносят меня.
Кэтлин Несбитт рассмеялась:
– Это хорошо, что ты понимаешь, что умеешь не все, но не стоит судить так строго, ты сыграла прекрасно.
– Нет, нет, я деревянная кукла, у которой от страха даже ноги не гнулись!
А Миллер фыркнул:
– Ты хоть не скажи это журналистам.
– К…каким журналистам?!
– Целая толпа ждет возможности взять интервью у новой звезды.
Со мной едва не случилась истерика, я по-настоящему испугалась:
– Нет, только не это! Я не звезда и ничего не умею!
И снова на помощь пришла Несбитт:
– Одри, просто будь сама собой, для тебя этого достаточно.
Этот совет, как и совет Марселя Далио, я запомнила на всю жизнь и готова повторить всем, независимо от того, чем они занимаются, молоды или уже опытны: будьте самими собой и слушайте свое сердце!
Я всегда играла только на сцене или перед камерой, в остальное время оставаясь собой. Я жила ролью, но не играла в жизни, никогда не путая одно с другим. И видела, как тяжело тем, кто путал. Конечно, популярному, публичному человеку трудно оставаться незаметным за пределами съемочной площадки, но и позволять следить за каждым своим шагом нельзя, должна быть грань между общим и твоим личным. А уж позволять раздувать сенсации из-за любой мелочи или превращать в скандал каждое слово…
На следующий день легче не стало, напротив, теперь из зала раздавались аплодисменты в ответ на какую-то удачную реплику, это заставляло задерживать следующую, приходилось дополнительно напрягаться.
Мало того, у служебного входа ко мне почти с визгом бросились несколько девушек, протягивавших мои же фото или афиши:
– Подпишите!
– Я?!
Кэтлин снова смеялась:
– Одри, я не все учла в твоем обучении, надо было научить тебя еще и вести себя, как звезда.
– Я не звезда.
– Ты звезда, только пока этого не поняла. А зрители увидели это раньше тебя самой.
Разговор происходил после весьма знаменательного для меня события. Я увидела, что монтажники что-то делают со световой афишей над главным входом в театр. Неужели убирают рекламу?! Как жаль, ведь это означало, что спектакль закрывают.
Мне действительно было жаль, потому что с каждым разом игра получалась все лучше, голос уже не дрожал, я не металась по сцене, стала понимать, что делают остальные, замечать даже зрителей в первых рядах. Мелькнула мысль, что сказка кончилась.
Но тут я поняла, что рабочие просто переставляют буквы. Теперь надпись выглядела иначе: «Одри Хепберн в спектакле «Жижи»!
– А остальные?!
Джильберт Миллер спокойно пожал плечами:
– Чуть пониже и мелкими буквами. И не надо объяснять мне, что это нечестно! Зрители желают видеть Одри Хепберн и во главе афиши тоже. Кстати, зажечь новую рекламу придется вам самой и в присутствии журналистов.
Зажечь действительно пришлось, от фотовспышек рябило в глазах даже у меня, в общем-то, привыкшей к софитам и камере. Я тряслась от страха…
– Чего ты боишься?
Я ответила Кэтлин Несбитт честно:
– Полуночи.
Она без объяснений поняла, улыбнулась:
– Одри, твоя карета не превратится в полночь в тыкву, она настоящая. Ты заслужила такую сказку.
Я рыдала, уткнувшись в колени своей наставницы:
– Чем?!
– Хотя бы вот этими слезами, девочка.
А мне понятно одно: это аванс, который отрабатывать придется всю жизнь, отрабатывать, забывая о самой себе. Меня любили, обожали, не подозревая, что я этого совершенно не заслуживаю, значит, предстояло заслужить. Это огромный груз, и мне просто повезло, что рядом оказались люди, которые помогли его вынести и не сломаться, не заболеть звездной болезнью.
Мама не смогла приехать на премьеру, она добралась до Нью-Йорка только через месяц, когда моя известность стала уже почти привычной, а число желающих взять автограф с каждым днем увеличивалось. Ей очень не понравился отель за девять долларов в сутки и то, что мне не выделили машину.