Глава 4.
В окруженном дувалом дворе сельсовета стоит флигелек-времянка. Когда-то тут жил сторож, старый Олим-бобо, но после того, как он уехал к сыновьям, секретарь сельсовета занял его жилье — очень удобное для холостого человека помещение: просторная комната и кухонька. А сторож? Что ж, сторожа можно найти приходящего. Пусть сидит в конторе, возле телефона. Там есть диван. И уж если позвонит начальство из района — не нужно бежать через весь двор. Это нововведение дало возможность Мухтару Махсумову, секретарю сельсовета, устроиться по собственному вкусу.
Те, кто приходят к нему в вечерние часы, стучат в небольшую калитку в дувале, возле флигелька. Им не надо беспокоить сторожа. Удобно и то, что окна флигелька выходят в тенистый двор-сад. Любопытным взглядам сюда не легко проникнуть. Ну, и молодец же этот секретарь! Голова!
В один из весенних вечеров, в то самое время, когда Анвар председательствовал на колхозном партсобрании, гостья его дома, инспектор облоно Зайнаб Кабирова полулежала на тахте в той самой комнате, которая принадлежала раньше старику Олим-бобо.
Ах, если бы Олим-бобо заглянул сейчас в свое прежнее жилище! В комнате царил странный дух полуканцелярского, полугостиничного уюта. Стандартный конторский стол, оклеенный дерматином, с металлическим инвентарным номером на самом видном месте. На нем стекло и чернильница, стопка газет мирно соседствуют с одной пустой и с одной недопитой бутылкой коньяка. И тут же, в не очень-то хорошо отмытой стеклянной банке из-под рыбных консервов, веточка цветущей яблони — символ чистоты и непорочности. Тарелка с кусками мяса, разломленная на куски лепешка, два граненых стакана, пестрый фарфоровый чайник, пиалы.
Возле стола два шатких скрипучих гнутых стула, взятых из конторы. А на двери, совсем как в сталинабадской гостинице, портьеры зеленого жатого плюша. В углу горка одеял на таджикский манер. Ниша, в которой секретарь держит свой туалет, задернута полосатой дешевой тканью. На стене большое зеркало в черной раме, в которую воткнуты фотоснимки. Но самым замечательным, впечатляющим, здесь являлся овальный, великолепно полированный рижский столик и на нем два аппарата: радиоприемник Даугава и магнитофон Днепр-5. Оба, в отличие от книжной полки, тщательно вытерты, блестят и отражают свет голой стопятидесяти-свечовой лампочки. Описание будет не полным, если забыть о большом, доставшемся Мухтару по наследству, текинском ковре, опускающемся на тахту. Рисунок ковра скрыт под множеством фотографий киноактеров, а главным образом актрис.
Два небольших оконца в тот вечер были тщательно закрыты — одно цветастым ватным халатом, другое — модным шелковым дамским плащом.
Мухтар стоит посреди комнаты. На нем зеленая полосатая пижама, верхняя пуговица расстегнута. Он наливает в граненый стакан коньяк и говорит, отвернув лицо к стене:
— Кто сказал, что я ревную?… — сделав глоток и резко повернувшись к Зайнаб, он смотрит на нее с бешенством. — Разве не правда, что с той минуты, как ты его увидела, душа твоя воспламенилась?!
Даже в гневе Мухтар не может обходиться без пышных выражений, без кокетства фразой. То и дело он бросает косой взгляд на свое отражение в зеркале. Он нравится себе даже взволнованным. Да и взволнован ли он? Может быть и это игра? Игра с Зайнаб, игра с самим собой.
— Да, да, да, — ты переменилась! Что осталось от преданной мне женщины? Где восторженные глаза, где прежняя нежность? Признайся — любовь закралась в твое сердце… Как же я был глуп, устроив тебя в дом этих людей!
Зайнаб не отвечала. Она была задумчива. Глаза, хоть и смотрели прямо в лицо Мухтару, как бы не видели его. Косы Зайнаб были растрепаны, платье измято, краска с губ стерта. Но это не портило девушку. Состояние задумчивости, а, вернее, душевного оцепенения, как бы освобождало ее от необходимости отвечать на укоры Мухтара. Раньше, в городе, когда он упрекал ее в чем-нибудь, бранил или показывал свое равнодушие — Зайнаб плакала. Очень легко появлялись тогда слезы на ее глазах. А теперь? Неужели и впрямь она освобождается от чар этого человека? А может быть это всего лишь минутное охлаждение? Уж очень несправедливо всё, что говорит сейчас Мухтар.
А он продолжал:
— Почему ты так холодна со мной?.. Где былая ласковость? Где пламя страсти?.. Я требую ответа, слышишь? — Он резким движением протянул Зайнаб стакан с коньяком: — Выпей за меня, за нашу любовь, за наше будущее.