Незадолго до Нового года он дал ей денег. Попросил съездить на базу и передать их старичку Назарову.
— Ты только передай деньги. Он сам знает, куда и что доставить.
Когда он уходил из института, в раздевалке, на глазах у всех студентов, гардеробщик, вместе с пальто, дал ему большой бумажный сверток.
— Что вы, что вы, это не мне, — заливаясь краской, сказал Мухтар. Но гардеробщику некогда было разбираться.
— Я почем знаю! На вашем номере висит, — и он так швырнул сверток, что бумага разорвалась и на пол посыпались какие-то маленькие цветные комочки. Тысячи комочков из тонкой резины. Студенты, а их было тут не меньше пятидесяти человек, дружно расхохотались, стали поднимать эти комочки, разглядывать, надувать большие детские шары.
Мухтар, правда, нашелся:
— Я же вам сказал — это не мое. Я никакого отношения не имею к детскому саду… — Надев пальто и шляпу, он, высоко подняв голову, прошел мимо хохочущих товарищей.
В свертке была чуть ли не вся партия воздушных шаров, присланных в город к елке. Мухтар должен был переправить их в Ташкент. Там, на базаре, их продавали бы по пять рублей за штуку. Здесь на базе он заплатил за них по восемьдесят копеек: ровно вдвое дороже государственной цены.
В тот вечер Мухтар с пристрастием допрашивал Зайнаб:
— Говори, сумасшедшая, как все было! Не пропусти ни одной подробности. Помни, я от тебя откажусь: тюрьма грозит тебе одной, да еще этому несчастному старику со склада, у которого на шее семеро детей.
Тюрьма? Зайнаб впервые услышала, что делает нечто преступное. Она только взяла пакет, который ей передали. Откуда ей было знать, что в нем?…
— Мухтар-джон, успокойтесь, прошу вас, гардеробщику я только сказал: повесьте вот на тот крючок, где темносинее пальто и серая шляпа. Он меня не запомнил. Он всегда всех путает… Так, вы говорите, что там были воздушные шарики?… — она долго и весело хохотала. — Ах, как жаль, что я не развязала пакет и не взяла себе хотя бы несколько штук!
Нет, чувства ответственности у Зайнаб не было, и воспитать его в ней Мухтар так и не смог.
Этот случай с надувными шариками удалось замять. Он, Мухтар, вышел сухим из воды, а Зайнаб, действительно, вызвали в ОБХС, а потом к директору института. Гардеробщик ее узнал. Но она упрямо твердила одно:
— Неправда, неправда, неправда. Ничего я ему не давала. Не знаю никаких шаров, — и при этом так горько и так искренне плакала, что даже опытные люди, работники милиции, почти поверили ей.
Сыграло, конечно, роль и то, что она была дочерью всеми уважаемого человека. Бывшие товарищи ее отца, весьма ответственные работники, звонили начальнику милиций… В общем, делу хода не дали, тем более, что все шарики были обнаружены, и материального ущерба государство не понесло.
И все-таки на Зайнаб Кабирову пала тень. Она не могла прямо смотреть в глаза своим подругам. Мухтар посоветовал:
— Перейди на заочное отделение.
Директор охотно удовлетворил ее просьбу.
Казалось бы всё: разрыв неминуем. Так оно и случилось — после Нового года, до самого окончания института, Мухтар почти не виделся с Зайнаб.
…Однажды секретарь комитета комсомола, милая и очень строгая девушка спросила его:
— Махсумов, почему так грустна Кабирова? Ты, кажется, дружил с ней? Может быть, у нее неприятности дома?
И Мухтар ответил с возмущением:
— Она была замешана в какую-то грязную историю с детскими шариками… С той поры я с ней не встречаюсь.
А через полгода он был уже в Лолазоре.
Глава 9.
«…Люблю, люблю, только для тебя живу, для тебя учусь», — писала Мухтару в каждом письме Зайнаб. Он злился на нее, не отвечал, думал, что постепенно она от него отвыкнет. Нет — она продолжала писать, а не реже чем два раза в месяц звонила по телефону.