Сурайе был неприятен этот разговор. Она резко сменила тему.
— Вот, видите, переулок… За чинаром дом с толевой крышей. Я сейчас оттуда. Боюсь, что у хозяйки этого дома тиф или еще что-нибудь подобное. Страшный жар. И лихорадит… Представьте, я застала у нее шейха! Бог знает, что у нас творится! До сих пор практикуют знахари, шейхи… До сих пор в ходу заклинания, «аласы»!
Собеседница Сурайе нетерпеливо дернула плечом.
— Уж не находите ли вы, что мне следует оставить лечение людей и заняться агитацией?… Вы правы, конечно, — продолжала она с возрастающей обидой, — санитарное просвещение поставлено у вас из рук вон плохо, но для этого у меня нет ни времени, ни помощников, — она со значением посмотрела в глаза Сурайе. — Не кажется ли вам, что агитацию мне пришлось бы начать прежде всего в домах нашей интеллигенции. Ну, вот, хотя бы в вашем доме…
«Что она хочет этим сказать?» — напряженно думала Сурайе, и краска залила ее щеки.
— Я не понимаю о чем вы, доктор? В нашем доме всегда поддерживается безукоризненная чистота. Шейхи к нам не ходят…
— Так-то, так, — это было сказано весьма многозначительно, — но… но я хотела бы обратить ваше внимание на известное нарушение приличий… Впрочем, меня это не касается, — с этими словами собеседница бросила на Сурайе сочувственный взгляд и стала прощаться. — Мне пора к больной… Да и вы тоже спешите… Всего вам доброго!
Сурайе не нашла в себе сил ответить. Какой-то комок перехватил ее дыхание. Она круто повернула и, все ускоряя шаг, направилась к дому.
Глава 4.
Случалось ли Зайнаб когда-либо проводить бессонные ночи? Одной? Бессонные ночи, отданные не любимому, а мыслям?
Она даже не знала, что весенняя ночь — вовсе не ночь. До утра, до того часа, в который она привыкла пробуждаться, оставалось еще несколько часов, но в комнату уже проник свет, можно было читать, и она уже несколько раз прочитала стихи. Прочитала, но, кажется, ничего не поняла… Вот почему-то в такую рань, ночью, щелкает бич пастуха и мычат коровы, — значит, уже утро? А в доме тишина. Через окно доносятся голоса женщин, идущих на работу — значит, утро? А ее маленькие золотые часики показывают пятнадцать минут шестого… До начала занятий еще далеко, ночь продолжается, бессонница, и полное одиночество, и необходимость думать…
Опять она берет плотный лист бумаги с каллиграфически выписанными строчками стихов Саади. Там почему-то имя Анвара… Значит, это он ее целовал? Зайнаб готова — уже в который раз — подвергнуть сомнению этот неоспоримый факт. Что за бешеный человек! Ведь невозможно поверить в то, что этим путем он продолжает насмешку, что и в этом его поступке участвует Сурайе.
… Ее глаза, ее щеки, кожа ее шеи всё еще чувствуют прикосновение горячих губ. И то продолжается сон, мерещится, что целовал ее Гаюр-заде, то она ясно видит обезумевшие глаза Анвара.
«Не тверди мне: «Анвар-джон, брось тропу любви!» Я не внемлю ничему, не вернусь назад. Пусть пустынею бреду, счастья не найду, — невозможен все равно для меня возврат», — уже в который раз читала Зайнаб, и дрожь пробегала по всему ее телу.
Девушку так лихорадило, что она быстро разделась и юркнула под одеяло. Еще не согревшись как следует, она поймала себя на мысли, что и одеяло, и простыни, вся постель, вся комната, все вещи в ней — принадлежат Анвару. Она укрыта и согрета им, его трудами, его руками. Если раньше она пользовалась этим уютом и теплом на правах гостьи — теперь так нельзя…
«Нельзя, нельзя! — твердила она, — надо встать, надо немедленно уйти из этого дома!» Но она не поднималась, не уходила. Она… Да, надо признаться, были и такие мгновения, когда она позволяла себе размечтаться о том, что Анвар — ее муж. Страшно сказать — «невозможен все равно для него возврат». Если он сам говорит, что невозможен… Если любовь, возникшая в нем, единственная и неповторимая, а всё прежнее только ошибка… Почему же я должна быть сильнее его? Почему должна сопротивляться возникшей любви? Какое-то время она даже дремала, крепко обняв подушку; провалилась в небытие…
Солнечный луч ударил её по глазам. Она вскочила. Вся дрожа, торопливо оделась; быстрыми, энергичными движениями привела в порядок постель, вытащила из-под кровати свой чемодан. Но, прислушавшись, сообразила, что в доме еще спят. Взглянула на часы — всего лишь половина седьмого. И опять потекли мысли, мысли, мысли…