Слова Идальго настроили меня на грустный лад. То, что он сказал о беспросветной утлости и никчемности здешней своей жизни, относилось в равной мере и ко мне. Во всяком случае, перспектива такой жизни вырисовывалась передо мной реально; да и на что, собственно, могут рассчитывать существа бесхребетные, колеблющиеся, в сущности даже не люди, а пешки, бессознательно повинующиеся непознанным силам? Подобия людей, пусть безвредные, приспособившиеся и даже как будто признанные. Отсюда неозабоченность будущим, легкомысленная безответственность. Будущего здесь не существует: оно в прошлом, ибо равняется настоящему и прожитому. Поэтому время пролетает тут с головокружительной быстротой: встав поутру, люди обнаруживают, что они состарились, и смерть наступает не от сердечного приступа, а от приступа ужаса перед скоротечностью времени. Однако в ту далекую пору мысли о тщете жизни не волновали меня с той силой, с какой они мучили Идальго. Хотя, быть может, я и подозревал, что вокруг, час за часом, ткется паутина, вяжутся все новые и новые ячейки, закрывая возможные выходы. И тем не менее я жил тогда с тупым сознанием человека, уверенного в том, что в случае нужды он сумеет вырваться из самого заколдованного узилища. Меня вовсе не смущало то, что казалось временным и легко преодолимым. Мне было невдомек, что принимаемое годами за паутину легко могло оказаться металлической клеткой, из которой не выйти. Кого-нибудь все это могло навести на серьезные раздумья, но не меня, особенно в те дни.
— …Есть еще одна вещь, — продолжал Идальго, — еще одна очень важная вещь. Думаю, что ты так и не понял, что Гонсалес уже конченая лошадь.
— Конченая? После такой блистательной победы?
— То, что произошло в последний раз, трудно объяснить в двух словах, — сухо заметил Идальго, — тут и везение, и целый ряд других обстоятельств, которые ты со временем, быть может, поймешь. Гонсалес выложился весь без остатка. Потому он и победил. Я тоже. Тебе кажется это смешным, не правда ли? А между тем все было именно так. Если мы будем дальше выезжать Гонсалеса, это съест все наши деньги; мы потеряем не только то, что заработали, но и по уши влезем в долги, задолжаем всем на свете, станем бродить с протянутой рукой. Пострадаем мы, и пострадает конь. В нем очень много от человека, и он понимает все не хуже тебя и меня. Он выиграл во имя родины. Он подорвал свои силы в этом заезде и если не откинул копыта, то только благодаря колоссальному своему мужеству… Но всему есть предел. Еще один заезд вроде последнего, с соперниками более высокого класса, более сильными и молодыми, — и Гонсалес может не выдержать, может рухнуть прямо на финише.
— Не понимаю, Идальго, еще неделю назад ты говорил о нем, как о непобедимом чемпионе.
— Конечно, он чемпион, но чемпионство его в прошлом. У него было даже два периода чемпионства. Но нынче его время прошло. Я это утверждаю потому, что знаю его, знаю досконально. Из последнего заезда он вышел неузнаваемым. Он выдыхается, после четверти мили, он потерял мужество. Конечно, бегать еще он сможет. Сможет даже время от времени выигрывать. Но только чудом, на одном самопожертвовании и с помощью…
— Что же нам делать?
— Я тебе сказал. Лично я возвращаюсь в Чили. А ты поступай как знаешь. Если ты мне веришь, то вовремя остановишься. — И тут он посмотрел на Мерседес, как бы приглашая ее вмешаться.
— Хорошо, — сказал я, — я знаю, что будешь делать ты. Но что станется с Гонсалесом? Что мы с ним будем делать?
Идальго заговорил как-то вдруг очень точно, словно опытный экономист, чего я за ним прежде никогда не замечал.
— Гонсалес выдохся. Если бы мы жили в Чили, то могли бы купить ферму и пустить его на развод. Он мог бы стать отличным производителем. Но мы живем здесь, и если впутаемся в подобное предприятие, то кончим тем, что потеряем все решительно. У нас нет достаточного капитала, мы не знаем среды, да и у меня, например, просто охоты нет. Остаются два выхода: либо продолжать скачки до тех пор, пока кто-нибудь его купит, либо продать немедленно, теперь же, пока он на вершине славы и покупателей хоть отбавляй. Я бы не хотел продолжать скачки, мне жаль Гонсалеса. Он так же быстро покатится вниз, как возвысился. Мне бы не хотелось становиться свидетелем того, как это будет происходить. Я предпочел бы продать его теперь же… когда он в зените славы.