Остатки моего самоконтроля ускользают, и я хватаю ее, прижимая к чертовой двери и заставляя громко ахнуть.
— Ты хочешь гребаную правду? — я рычу, а мои пальцы сжимают ее так чертовски крепко. — Я хочу тебя больше, чем когда-либо в своей чертовой жизни, и меня убивает, что я не могу быть тем, кто тебе нужен. Одна только мысль о том, что кто-то еще может прикоснуться к тебе, сводит меня с ума. И когда я сказал тебе, что никогда не полюблю тебя, это не потому, что я не хочу, потому что, поверь мне, я чертовски хочу этого. Я хочу этого так сильно, что мне больно. Я не могу любить тебя, потому что я не способен на это. Я не знаю как.
Мое дыхание становится резким, прерывистым, когда я возвращаюсь на землю, осознавая, какого хрена я только что сказал, обнажив свою глубочайшую неуверенность и уязвимые места, но я наблюдаю, как борьба заметно покидает ее.
Аспен поднимает руку к моей щеке, ее зеленые глаза смягчаются, когда я ослабляю хватку на ее теле.
— Ты большой засранец, — выдыхает она. — Конечно, ты способен на это. Ты делаешь это с того самого дня, как я встретила тебя. Ты проявляешь любовь в том, как ты всегда защищал меня, с тех пор как я была маленькой девочкой, в том, как ты ищешь меня в каждой комнате, в том, как ты всегда желаешь для меня самого лучшего.
Я качаю головой.
— Это другое. Это просто… мы росли вместе.
— Возможно. Но вот это, то, что ты приехал за мной сегодня вечером и пошел на крайние меры, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Ты отложил свои собственные проблемы, чтобы помочь мне пройти через это, и когда ты наконец схватил меня и притянул в свои объятия, как будто никогда меня не отпустишь, это и есть любовь, — объясняет она. — Эта безумная потребность обладать друг другом, как было в “Вишне”, необходимость всегда быть в одной комнате, необходимость бороться за что-то, потому что ничто другое никогда не ощущалось так реально. Я не знаю, почему и как ты позволил себе поверить, что не способен на это, но ты способен. Это так, и ты знаешь это. Ты делаешь это каждый гребаный день.
— Аспен.
Она качает головой, ее пальцы скользят по моему подбородку и опускаются к футболке, прежде чем вцепиться в материал.
— Ты любишь меня.
— Я…
Она широко улыбается, и это самая красивая вещь, которую я когда-либо видел, она сводит меня с ума тем, как сияют ее глаза в затемненной комнате.
— Ты, Айзек Бэнкс, влюблен в меня.
Моя грудь вздымается от ужаса, правда застыла прямо между нами, и хватит у меня смелости признать ее правоту или нет, не имеет значения.
Аспен дышит так же тяжело, как и я, и когда она прислоняется спиной к двери и поднимает подбородок, я вижу решимость в ее глазах. Она тянется к моей футболке, заставляя меня подойти вплотную.
— Поцелуй меня.
Мои глаза расширяются, когда что-то сжимает мое сердце, сдавливая его так сильно, что оно готов разорваться.
— Что?
— Ты слышал меня, — безжалостно настаивает она, натягивая мою футболку, пока мои руки сжимаются в кулаки.
Она хоть понимает, чего от меня требует? Это практически первое правило в руководстве Аспен и Айзека. Никаких поцелуев. Я, блядь, никого не целую, но эти губы… они такие чертовски полные. Я бы все отдал, чтобы попробовать их на вкус. Это единственная часть ее тела, на которую я никогда не претендовал.
— Поцелуй меня.
Мои руки дрожат, и когда я не двигаюсь, я вижу, как в ее глазах снова появляется разочарование. Если я сделаю это, пути назад уже не будет. Я больше никогда не смогу отделить себя от нее или выжить без нее. Но я остаюсь при своем мнении. Меня никогда не будет достаточно для нее. Она слишком хороша, а я — сломанный кусок дерьма, который никогда не сможет полностью открыться и дать ей то, что ей нужно.
Это не должно быть так сложно. Она не должна быть вынуждена воевать с мужчиной, которого любит, только чтобы получить хоть какую-то ласку. Это должно быть легко.
Я качаю головой, и глубочайшее сожаление бурлит в моей груди, когда все, чего я когда-либо хотел, стоит прямо передо мной, умоляя меня взять это.
— Я не могу.
Я собираюсь отстраниться, но она крепче сжимает мою футболку, притягивая меня обратно к себе, и то, как она смотрит на меня, то, как она держит меня в плену, невозможно игнорировать.
— Нарушь гребаные правила и поцелуй меня, Айзек.
Все последние остатки самообладания разбиваются на миллион осколков, и я бросаюсь к ней. Моя рука обхватывает ее шею, а другая обвивает ее спину и притягивает к себе, и я прижимаюсь к ее губам, глубоко целуя ее. Аспен ахает мне в рот, как будто не ожидала, что я сломаюсь, но она быстро расслабляется в моих объятиях, и ее тело прижимается к моему, словно так и должно было быть.