— Ладно, вы оба убирайтесь. Мне нужно сотворить волшебство.
Остин усмехается.
— А у меня есть пицца, которая будет ждать, когда ты облажаешься.
— А у меня есть толстый двенадцатидюймовый розовый фаллоимитатор, который я засуну тебе прямо в задницу, — бросаю я ему в ответ. — В конце концов, Айзеку, должно быть, там одиноко. Я уверена, что компания ему не помешала бы.
Айзек заметно сглатывает, а его лицо морщится.
— Мне вдруг стало очень не по себе.
— Мне тоже, — бормочет Остин. — Должна ли так сильно сжиматься моя задница?
Я широко улыбаюсь, и с этими словами мальчики выходят из кухни, бормоча что-то друг другу, и я могу только предположить, что это бормотание во многом связано с тем, что я несу чушь, но все в порядке. Это был бы не семейный обед, если бы мы втроем не поиздевались друг над другом.
Наконец-то я могу приступить к работе и начинаю разгружать пакеты, а затем готовлюсь приготовить свои знаменитые спагетти с фрикадельками, потому что, давайте посмотрим правде в глаза, это единственное, в приготовлении чего я хоть немного разбираюсь. На самом деле, если подумать, я действительно не знаю, как я выжила в колледже, живя одна.
Остин, Айзек и папа выходят на задний двор и стоят на террасе, любуясь видом с пивом в руках. Они стоят прямо перед кухонным окном, и я не могу не заметить, как Айзек незаметно наблюдает за мной. Каждый мой шаг отслеживается его темным взглядом, отводя глаза только тогда, когда Остин привлекает его внимание.
Мое сердце бешено колотится, и мне это безумно нравится. Это могло бы стать нашей вечностью, и я никогда не хотела ничего большего.
Еда почти готова, и я абсолютно уверена, что не собираюсь всех отравить, но, черт возьми, если бы это случилось, я бы точно выбрала Остина счастливым победителем, чтобы пожинать плоды такого подарка. Я начинаю доставать все тарелки и столовые приборы, а затем мчусь в кладовку, чтобы найти мамины модные солонки. Если Остин хочет сделать нам какое-то объявление, то, конечно, нам не помешают модные солонки.
Зайдя в кладовку, я окидываю взглядом полки, проклиная маму за то, что она вечно реорганизует свою кухню. Клянусь, с тех пор как мы с Остином переехали, она занимает свое время тем, что делает нелепые вещи вроде перестановки в доме. Должно быть, она получает нездоровое удовлетворение от того, что папа никогда ничего не может найти и постоянно просит ее о помощи. Наверное, это даже мило.
Найдя на одной из верхних полок солонки, я поднимаюсь на цыпочки и тянусь за ними, как раз когда кладовка погружается в темноту. Я задыхаюсь, когда большое тело прижимается ко мне, а теплые руки опускаются на мою талию. Я резко оборачиваюсь, и не успевает улыбка растянуться на моих губах, как губы Айзека оказываются на моих.
Он целует меня глубоко, и я таю в нем, каждый нерв в моем теле на пределе, пока я не вспоминаю, где, черт возьми, мы находимся, и не отталкиваю его от себя.
— Какого черта, по-твоему, ты делаешь? — я кричу шепотом. — Из-за тебя нас поймают.
Он снова делает шаг ко мне, и я упираюсь рукой в его сильную грудь, заставляя себя не распускать пальцы и не щупать упругие выпуклости его грудных мышц под рубашкой. Неужели мне будет так плохо, если я хоть на секунду почувствую их?
Черт.
— Притормози, Ковбой. Мы не будем делать это здесь.
— Давай, — стонет он. — Спорим, я смогу заставить тебя кончить еще до того, как кто-нибудь поймет, что нас нет. Это будет идеальная закуска к тому, что ты пытаешься здесь приготовить.
— Во-первых, мои спагетти с фрикадельками будут потрясающими. А во-вторых, я не сомневаюсь, что ты сможешь так быстро заставить меня кончить. На самом деле мы оба прекрасно знаем, как быстро ты можешь это сделать, но это произойдет не в маминой кладовке, — говорю я ему. — И раз уж мы заговорили о неподобающих вещах, которые любит делать Айзек Бэнкс, не мог бы ты хотя бы попытаться не делать это таким очевидным?
— Это все часть веселья, Птичка. Разве тебя не возбуждает мысль о том, что нас могут поймать в любой момент? — спрашивает он. — Кроме того, Остин слишком занят сексом с Бекс, чтобы обращать внимание на то, чем мы занимаемся.
У меня отвисает челюсть.
— Что он делает?
Дверь кладовой распахивается, и моя мама стоит перед нами, ее понимающий взгляд прикован к тому, как его руки сжимают мою талию, и к тому, как наши тела, кажется, слились воедино.
Мои глаза расширяются от ужаса, и между нами троими воцаряется тишина, а когда она поднимает на меня взгляд, эта тишина начинает меня пугать.