Его взгляд скользит по желтеющему синяку на моей щеке, и искорка вины в его глазах говорит мне, что у меня еще есть шанс все исправить. Только вот она исчезает так же быстро, как и появилась.
— Я ни хрена тебе не должен, — говорит он мне. — Прости, что ударил тебя по лицу, но это ничего не меняет. Ты трахаешься с моим лучшим другом. Ты предала мое доверие и действовала за моей спиной.
— Прости, — говорю я ему. — Просто… так получилось. Я не собиралась…
— Что? — он усмехается. — Ты не собиралась раздвинуть ноги и пригласить его войти? Что, черт возьми, с тобой не так, Аспен? Ты слышишь себя? Посмотри на это с моей точки зрения. Ты практически бросалась на него всю свою гребаную жизнь, и теперь, когда ты больше не ребенок, ты решила помахать своей задницей у него перед носом и подождать, пока он заглотит гребаную наживку.
— Это не…
— Даже не пытайся оправдываться. Он пользуется тобой, Аспен. Как ты могла быть такой чертовой дурой, чтобы не видеть этого? Он трахается, пока ты живешь, думая, что после всего этого он наконец-то полюбит тебя? Посмотри правде в глаза. Этого не случится, — рычит Остин, и каждое слово пронзает меня прямо в сердце и лишает дара речи. — Мы говорим об Айзеке Бэнксе. Как, блядь, давно ты его знаешь? Ты когда-нибудь видела, чтобы он заботился о женщине? Черт возьми, нет. Он на это не способен, вот почему я вообще не хотел, чтобы ты приближалась к этому ублюдку.
— Это несправедливо. Я любила его всю свою жизнь.
— Мне насрать, Аспен, потому что все сводится к тому, что он никогда не полюбит тебя в ответ. Чего ты не понимаешь? Он на это не способен. Он не знает, как любить женщину, и ты, черт возьми, точно не будешь той, кто заставит его прозреть. Так что поздравляю. Все, что ты сделала — это разрушила дружбу всей жизни, потому что не смогла держать свои гребаные ноги сомкнутыми.
Моя рука вырывается и скользит по его лицу, оставляя жгучую боль в ладони.
— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
— Разве нет? — усмехается он, сжимая челюсти. — Тогда просвети меня. Если он действительно, блядь, любит тебя, то, где он? Потому что я чертовски уверен, что не вижу его здесь, ломящимся в мою дверь, чтобы сражаться за тебя.
Ужас пронзает меня, и я отступаю на шаг, по-настоящему слыша, что он говорит. Айзек не пытался бороться за меня.
— Нет, — говорю я, качая головой. — Он любит меня. Я знаю, что я чувствовала.
— Верно, — хмыкает Остин, глядя на меня так, словно я всего лишь кусок грязи у него под ботинком. — У тебя было какое-то долбаное увлечение им в течение двенадцати лет, но ты на самом деле не знаешь его, не так, как я, и ты, ты ни черта для него не значишь. Тебя легко трахнуть, как и любую другую женщину, которая когда-либо бросалась ему на шею. Это неловко. Итак, вот что сейчас произойдет. Ты прекратишь все, что, блядь, ты с ним делаешь, и никогда больше его не увидишь. После этого, может быть, мы поговорим. А до тех пор проваливай нахуй. Мне нечего тебе сказать.
Я падаю на пол, когда каждая частичка меня разлетается вдребезги, очерняя и без того разбитые фрагменты моей души. Слезы текут из моих глаз, скатываясь по щекам, а в центре горла образуется тяжелый комок, из-за которого почти невозможно дышать.
Как он может быть таким жестоким?
Я позор. Он никогда не полюбит меня. Его здесь нет, он не борется за меня.
Остин прав.
А я просто дура. И все, что я сделала, — это подготовила себя к тому, что меня оттолкнут. Я знала, что это возможно, но я чувствовала это. Эта связь между нами была реальной. Я не могла себе ее нафантазировать. И когда он поцеловал меня в своей гостевой комнате и отнес в свою постель… Это что-то значило. Я знаю, что это имело значение.
Но если бы Айзек действительно испытывал ко мне что-то настоящее, то, несомненно, он был бы здесь, делая все возможное, чтобы попытаться все исправить, бороться за одобрение Остина. Так, где же он, черт возьми?
Опустошение овладевает мной, пока я не превращаюсь в беспорядочное месиво на полу Остина, а затем, даже не оглянувшись, мой брат уходит, оставляя меня погрязать в жалости к себе и душевных терзаниях.
Проходит почти двадцать минут, прежде чем я нахожу в себе силы подняться на ноги. Я не слышала и не видела Остина с той самой секунды, как он ушел, и все, что я знаю, — это то, что он прав. Я должна покончить с Айзеком. Я придумала все это в своей голове.
Он не пытался бороться за меня.
Айзек с самого начала предупреждал меня, что никогда не полюбит меня, и, возможно, он что-то чувствует, но он сам сказал, что не умеет любить, а я была глупой, влюбленной идиоткой, которая была слишком слепа, чтобы на самом деле услышать, что он говорил.