Решив, что не могу упустить такую возможность, я переступаю порог ванной и вхожу в личное пространство Айзека. Приподняв подбородок, я удерживаю его взгляд и понижаю голос до соблазнительного шепота, одновременно разгоняя нервы до предела.
— То, что, как я слышала, ты делаешь… — начинаю я, протягиваю руку и нежно провожу пальцами по его напряженному прессу, наслаждаясь тем, как его мышцы напрягаются под моими прикосновениями. Боже, я так долго хотела это сделать. — Я слышала все так отчетливо, как будто находилась в комнате вместе с тобой. Я знаю, как перехватывает твое дыхание перед тем, как ты кончаешь. Как ты рычишь, когда расстроен и отчаянно нуждаешься в разрядке. Я даже знаю разницу между звуками, которые ты издаешь, трахая какую-то случайную женщину, и тем, как ты звучишь, когда дрочишь в одиночестве. Но прошлой ночью… это звучало по-другому. Прошлая ночь была полна отчаяния, которого я никогда не слышала от тебя раньше.
Он просто смотрит на меня, выглядя ошарашенным, и я не знаю, шокирован ли он тем, что я действительно ответила ему, или он в ужасе от осознания того, что я ему только что сказала. В любом случае, это заставляет меня чувствовать себя гребаной богиней, и впервые мне кажется, что я та, кто наконец-то взял верх между нами.
Неприкрытое самодовольство растекается по моим венам, яростно пульсируя по всему телу, и я прикусываю губы, чувствуя, как тепло разливается между моих бедер.
— Мы закончили? — спрашиваю я. — Или есть еще что-то, что твоя извращенная душонка хочет узнать, или я уже ответила на все твои животрепещущие вопросы, чтобы ты был доволен?
Айзек продолжает пялиться, и мои губы растягиваются в лукавой ухмылке. Я нажимаю на его пресс, заставляя отступить, и, не говоря больше ни слова, наконец-то сбегаю, направляясь обратно в свою комнату с вновь обретенной уверенностью.
Как только я добираюсь до своей комнаты, я бросаюсь через порог и поспешно закрываю за собой дверь. Я прислоняюсь к ней спиной, как будто массивное дерево может хоть как-то защитить меня от любопытных взглядов Айзека Бэнкса.
Что это, блядь, было? Не думаю, что когда-либо видела Айзека потерявшего дар речи.
Я даю себе секунду, ожидая, пока мое бешено колотящееся сердце наконец успокоится, прежде чем набраться смелости и отойти от двери. Я прислушиваюсь к звукам в коридоре и слышу отчетливый шум льющейся воды в душе, затем испускаю тяжелый вздох облегчения, прежде чем, наконец, снова выйти в коридор.
Я направляюсь на кухню, на цыпочках проходя мимо ванной, как будто он каким-то образом может услышать, как я прохожу. Только когда я заворачиваю за угол и захожу на кухню, я останавливаюсь, обнаруживая Айзека, стоящего у острова с яблоком, зажатым в руке и зависшим в воздухе перед его ртом.
Черт. Должно быть, это Остин был в душе.
Взгляд Айзека устремляется прямо на меня, он замирает так же, как и я, и в тот же миг все мое тело начинает гудеть от сильной неловкости.
Гребаный ад.
Почему он выбрал именно прошлую ночь, чтобы написать мне, зная, что мы увидимся на следующее утро? Любая другая ночь бы прекрасно подошла.
Я пытаюсь прийти в себя, быстро прочищаю горло и поднимаю подбородок, как будто едва замечаю его присутствие в комнате. Хотя отгородиться от него всегда было непосильной задачей, особенно теперь, когда он, кажется, так же внимательно следит за мной, как и я за ним.
Как я должна притворяться, что этого никогда не было?
Айзек следит за каждым моим шагом, и когда я поднимаю взгляд, чтобы быстро поймать его, его взгляд темнеет, и у меня не остается сомнений, о чем он думает. Я начинаю потеть. По моим венам разливается жар. Конечно, он может видеть голод, сжигающий мое тело, и отчаяние, пожирающее меня изнутри.
Пытаясь удержать эту крошечную частичку контроля, я прохожу через кухню, огибаю остров и устраиваюсь перед кофеваркой. Потянувшись к шкафу, я беру кружку и подставляю ее под сопло.
Выставив все необходимые настройки и вставив новую капсулу, я нажимаю "Пуск" и жду, пока кружка начнет медленно наполняться дымящимся кофе, молча желая, чтобы кофемашина поторопилась. Позади меня движется тело, и я задерживаю дыхание, а мои руки дрожат, опираясь на стойку.
Зачем он продолжает это делать? Неужели он не понимает, как все усложняет?
— Аспен, — говорит он, понижая тон, но не в хорошим смысле. Этот тон наполнен сожалением и нерешительностью, и еще до того, как он произносит хоть слово, я точно знаю, что сейчас сорвется с его губ.