Мне нужно отступить, пока не стало слишком поздно. Я не могу позволить ему дать мне надежду на то, чего никогда не произойдет. Только один из нас в конечном итоге пострадает, и это будет не он.
Ему нужно напомнить о том, что поставлено на карту. Ему нужно окунуться в реальность.
Аспен: Ты меня поражаешь. В чем дело? Мы притворяемся, что этого никогда не было, или действуем тайком за спиной Остина и делаем то, чего, как мы оба знаем, не должны делать?
Наступает небольшая пауза, и я наблюдаю, как внизу экрана появляются три маленькие точки, и ловлю себя на том, что затаиваю дыхание, а беспокойство бурлит в моих венах.
Айзек: Блядь. Ты права. Прости. Остин оторвал бы мне яйца за это, но той ночью… границы размылись. Ты больше не ребенок.
Что, блядь, это значит? Я больше не ребенок? Конечно, я больше не ребенок, но что он имеет в виду под этим? Неужели он вдруг обратил на меня внимание? Или он по-новому воспринимает меня после субботнего вечера? Одно можно сказать точно: границы действительно размылись, но у нас нет другого выбора, кроме как заново их провести. Я и Айзек…у нас ничего не получится. Как бы отчаянно я этого ни хотела.
Аспен: Ты пил?
Айзек: Нет…
Аспен:…
Айзек: Хорошо. Может быть, немного. Или много…
Аспен: Где ты? Мне за тобой заехать?
Айзек: Нет, если только ты не хочешь, чтобы я прижал тебя к стене и трахал до тех пор, пока ты не сможешь ходить.
Срань господня. Кажется, я только что кончила.
Аспен: Ладно, бог секса. Как скажешь.
Мой телефон начинает звонить, мои глаза расширяются от ужаса, и я отбрасываю его на пол, как будто он может физически обжечь меня. Я таращусь на имя Айзека, выделенное жирными буквами на моем экране. Какого черта он думает, что делает, звоня мне вот так?
Мое сердце бешено колотится, а руки начинают дрожать от ужаса перед тем, что может означать этот разговор. Хочет ли он просто поболтать о всякой ерунде, потому что пьян, или планирует снова затронуть тему субботнего вечера? Потому что, когда он отпускает комментарии типа "Ты больше не ребенок", я не думаю, что способна ответить, не умоляя его прийти и трахнуть меня.
Телефон продолжает звонить, и, прежде чем я даю себе шанс все хорошенько обдумать, я поспешно беру его и нажимаю “принять”, сразу же переводя звонок на громкую связь.
— Айзек, — предупреждаю я. — Мы оба знаем, что тебе не следует мне звонить.
— Ты действительно считаешь меня богом секса?
— Нет, — смеюсь я, чувствуя, как в животе разгорается пожар от одного только слова "секс", сорвавшегося с его губ. — Я думаю, ты пьян и, следовательно, считаешь себя богом секса. Или мне нужно напомнить тебе о том, что ты сказал мне на кухне на днях?
Айзек смеется.
— По твоим же словам, у нас не было никакого разговора на днях. Мы никогда ничем не занимались, и я чертовски уверен, что не слышал, как ты стонала мое имя, когда кончала на свои пальцы.
Мои щеки вспыхивают, и я прочищаю горло, не веря, что мой голос не прозвучит скрипуче и очевидно.
— У твоего звонка есть причина, или ты просто получаешь удовольствие, заставляя меня мучиться?
В трубке раздается тихий смешок, прежде чем я слышу знакомые звуки того, как он откидывается на спинку дивана и устраивается поудобнее.
— Ты так и не сказала мне, что ты делаешь.
— Я ответила, — возражаю я. — Я сказала, что организовывала дикую оргию.
— Прекрати нести чушь. Что ты на самом деле делаешь?
Я тяжело вздохнула, сжимая губы в тонкую линию.
— Ты действительно хочешь знать?
— А разве я стал бы спрашивать, если нет?
— Кто знает? Похоже, ты говоришь много того, чего на самом деле не имеешь в виду.
— Просто ответь на гребаный вопрос.
Мои плечи опускаются, и, несмотря на здравый смысл, я выкладываю ему суровую правду.
— Мне надоело размышлять о том, сломана ли я, и поэтому я отвлекала себя просмотром Анатомии страсти.
Наступает короткая пауза, прежде чем его голос возвращается, только теперь он гораздо мягче.
— С какого перепуга ты сломана?
— Потому что… — я замолкаю, на меня наваливается тяжесть. — Ты видел те браслеты. До прошлой недели я была двадцатидвухлетней девственницей, и это не из-за отсутствия попыток. Я просто не… Я не знаю. Думаю, я недостаточно храбрая.
— О чем, черт возьми, ты говоришь?
Я чувствую, как кровь приливает к моим щекам, и меня захлестывает унижение, но в то же время я чувствую, что это самый честный разговор, который у меня когда-либо был. Несмотря на то, что Айзек пьян, я знаю, что он меня не осудит.