Вера вздохнула.
— А остальные?
— С остальными проще, — ответил Виктор. — Михаил Петрович, он репрессированный профессор, многое сделал для медицины, был ученым, главой кафедры, прекрасным врачом. Единственное, чего он больше не может это стоять у постели больного, но у него по-прежнему золотые руки. Он по-настоящему оживляется только тогда, когда читает лекции студентам. В шкуре патологоанатома ему тесно, так что лучше никогда не обсуждай с ним практическую медицину, не расстраивай старика. Напоминание об оставленной практике нагоняет тоску.
Виктор перевел дух.
— Надя — сестричка из мед. сан. бата времен второй мировой, контуженная. Из-за этого о ней мало что известно. Михаил Петрович говорит не успела она толком пожить, ушла на войну в сорок первом, прямо со второго курса мед. института, отказавшись ехать в эвакуацию. Говорят, через год оказалась в немецком плену, попала в лагерь и там лечила, как умела. Что-то очень страшное она там увидела, но об этом мы только догадываемся. Надя пришла сюда в сорок третьем прямо в военной форме, с перевязанной головой. Прошлый патанатом не сумел ей помочь, так она и осталась немой. Михаил Петрович говорит, это не следствие органического дефекта. Иннокентий с ним согласен, он практикует тут психологическое консультирование. Увлекся этим в тридцатые, чтобы доказать Вере, что с чувствами у него все в порядке. Ты удивишься, узнав, сколько он зарабатывает консультациями, я имею в виду обычными, не по хранительским делам. Ему твоя комната была нужна, чтобы превратить ее в консультационный кабинет. Но Люба предпочла доставить ему неприятности, Иннокентий до сих пор встречает клиентов в подсобке за ординаторской. Мы все можем работать за деньги только на территории больницы. С Надей они до ужаса похожи в нежелании избавляться от собственных проблем. Она его клиентка с сороковых годов и пока никакого прогресса, хотя Иннокентий уверяет, что это не так.
— А Любовь? — заговорила Вера.
— Ничего особенного тебе про Любу сказать не могу, кроме того, что она увлеклась Иннокентием к общему прискорбию. Она сама нам не рассказывает. Вера ей зачем-то в голову вбила, что у нее особая миссия, а мы теперь плоды пожинаем, — пожал плечами Виктор. — Люба здесь не многим дольше тебя. Лет десять.
Вера передернула плечами, удивившись тому, что десять лет для хирурга был срок недолгий.
Виктор еще раз взглянул на часы.
— Заболтались мы с тобой. Вот теперь точно пора, пойдем!
— Куда? — удивилась Вера.
— Михаил Петрович обещал собрать хранителей сегодня, чтобы познакомиться, — приподнял брови Виктор.
— Но я вроде всех видела, — вздохнула Вера.
— Нет, — взглянул на нее хирург. — Ты еще не знаешь Иваныча.
Вера непроизвольно поежилась. Кто мог предположить, кем окажется очередной хранитель? В том, что у каждого из них были неприятные тайны, новый анестезиолог уже не сомневалась.
— Нам можно вот так всем вместе собираться, — по дороге объяснял хирург. — Только в чрезвычайных ситуациях или после полуночи, когда больница уже почти отошла ко сну и наша помощь не так уж и нужна ее обитателям.
Вера шумно вдохнула и зябко обхватила себя за плечи, когда они вышли на улицу. Холодная осенняя ночь дышала в лицо, и девушка вновь с полной силой опустошающего разочарования ощутила, что стала призраком, навечно связанным с этими старыми и обшарпанными корпусами, где болели и умирали люди.
— Мы ведь все духи, — неожиданно подтвердил ее мысли Виктор. — Добрые, правда. А Иваныч… он жил на этой земле еще до того, как тут построили больницу.
— Что? Но разве не Вера была самая старшая?
Виктор покачал головой и обернулся к спутнице.
— Он, как бы тебе сказать, все знают, что он человек не до конца. А точнее, никогда им не был. Он это то, что высшие инстанции присылают на землю, когда решают, что у конкретного места будет особая миссия. Это привратник.
Вера удивленно взглянула на спутника.
— Ты верно поняла, — кивнул ей Виктор. — Он отвечает за двери в загробный мир. Это в морге, а он вроде таможенника, который проверяет документы. То, как происходит переход для многих из нас тайна, но я думаю, что если в твоих проездных документах много хороших отметок, ты получаешь добрую участь, если нет — злую. Хранители в больнице помогают людям подправить то, что еще можно. Каждого из нас он когда-то задержал на пороге и выдал нынешние удостоверения. Но мы этого не помним. Его дело дверь, люди отправляются на тот свет довольно часто, и ему нельзя надолго оставлять ее без присмотра, иначе скопится очередь и кто-нибудь из духов попробует сбежать, а от этого жди беды. По той же причине он никак не влияет на жизнь хранителей, пока в больнице все идет своим чередом. Я знаю, что Иваныч сказал свое слово лишь пару раз, но оно было окончательным. Сегодня он тоже придет.
— Он вообще разговаривает? — спросила Вера, ощущая себя еще более некомфортно, чем с утра во время разговора с патологоанатомом.
Виктор задумался.
— И нет, и да. В основном он отвечает на вопросы. Односложно. Хранители постарше меня о нем разного мнения, Михаил Петрович считает его чуть ли не аватаром высшей мудрости, ну а Иннокентий чем-то вроде бездушной куклы, от Нади на этот счет ничего не добьешься. Сам я толком не разобрался. Иваныч очень странное существо.
Наконец, Виктор к удивлению Веры остановился перед тем корпусом, где поселилась юная хранительница, и пропустил девушку в железную дверь. Поднимаясь наверх, она подумала, что собрание, должно быть, у Иннокентия, но шагнув в коридор, поняла, что хранители в ее комнате. Оттуда исходил приглушенный свет и долетали голоса. Вера ступала осторожно, готовая встретить в комнате полупрозрачные тени. После всего, что она сегодня услышала и узнала, было бы справедливо увидеть коллег в их истинном обличии.
Виктор распахнул дверь, и Вера вошла. В комнате было светло, тепло и… накурено? Вера не любила запах табака. К счастью, психиатр догадался открыть окно. Именно он сейчас с наслаждением затягивался сигаретой, сидя на широком подоконнике. До ее появления хранители вели неспешный разговор, но как только Вера вошла, все молча обернулись к новой коллеге, гомон утих.
— Что-то вы задержались, — произнес Михаил Петрович. — Я уже начал волноваться, что у тебя, Вера, снова возникли сомнения…
Девушка поняла, что должна была что-то ответить на это, но не могла открыть рта. Она разглядывала лица хранителей, и в этот миг ей казалось, будто она видит их настоящими людьми с тяжелой судьбой, которую они молча оставили за плечами, чтобы помогать другим, тем кому, возможно, никогда не бывало так же плохо как им самим когда-то. Вера ощутила что-то похожее на священный трепет. Не может быть, чтобы она могла оказаться такой же самоотверженной. Кто-то наверху, должно быть, переоценил душевные качества Веры.
Она посмотрела в глаза патологоанатому. Что-то вроде эха воспоминания билось в висках. Она знала историю этого человека, слышала ее от одного из преподавателей когда-то. Возможно, она смогла бы вспомнить его настоящее имя, но не посмела бы произнести вслух. Вера словно против воли перевела взгляд на Иваныча и поняла, что он не простил бы ей непослушания. Это было одно из нерушимых правил жизни при больнице. Каждый из хранителей узнает подробности своего прошлого только когда для этого приходит срок.
Она, в самом деле, без труда узнала привратника, хоть и выглядел он так, как Вера совсем не ожидала. Она рассчитывала встретить тут эдакую тень смерти, бездушного и почти бесплотного Харона в черном саване. Иваныч был одет санитаром морга и выглядел ему под стать — полноватый и с виду пропитый небритый мужчина неопределимого возраста. Такие в свободное время играют где-нибудь в подсобке с дворниками в шашки, а вечером по дороге домой заливают в себя дежурную бутылку водки. Создавалось впечатление, что Иваныч уже так долго обитал при больнице и в этой стране, что научился блестяще копировать нравы ее обитателей. Тяжелый взгляд был единственным, что выдавало в нем принадлежность к потустороннему миру.