На мониторе появились мелкие волны фибрилляции.
— Лидокаин сто миллиграмм и куб адреналина, — продолжал командовать Михалыч. — Дефибриллятор!
Вскоре аппарат со специфическим воем набирал заряд в руках реаниматолога.
— От кровати все!
Хранительница отпрянула, и Михалыч стеганул больную током. Женщина выгнулась дугой.
— Еще адреналина! — скомандовал реаниматолог, Вера итак знала, что надо дальше качать.
Она навалилась с новой силой, чувствуя, как на лбу выступили крупные капли пота. На мониторе побежали пилообразные волны. Михалыч снова запустил дефибриллятор. Моргнула лампа и Вера, отпрянув, как в замедленной сьемке смотрела на то, как реаниматолог прикладывал электроды к коже. В этот миг пахнуло холодком, и из дверей холла появилась Люба.
Время остановилось, и Вера поклясться готова была, что ее коллегу никто не видит. Люба склонилась над кушеткой и прошептала: "Пора возвращаться". Прикосновения ее рук совпали с разрядом аппарата.
Люба отпрянула. И они с Верой одновременно посмотрели в монитор. По черной глади зеленой линией бежали желудочковые комплексы.
— На сегодня больше не запланировано смертей, — пояснила коллега, взглянув на Веру, как той показалось с чувством некоторого превосходства, и ушла. Наваждение закончилось после того, как лампа моргнула еще раз. Веру ошеломили свет и запах палаты. Она схватила ртом воздух, совершенно точно понимая, что только что снова побывала на границе мира живых и мертвых.
— Адреналин в постоянной инфузии! — распорядился Михалыч, а Вера, негодуя, сорвала маску.
Почему такой прекрасный дар, как возвращать к жизни отрядили кардиологу, а она, анестезиолог-реаниматолог, обязана была провожать в другой мир?
— Ну, вот мы и снова обдурили горбатую, — усмехнулся Михалыч тем временем, потрепав пациентку по щеке.
Вера молча взглянула на него, смутно понимая, что Люба бы не пришла, если бы они с Михалычем не попытались запустить остановившееся сердце. Хранительница просто приоткрыла дверь между мирами, сделала это механически, часть ее победы по праву принадлежала человеческому труду реаниматологов. Именно они вступили в схватку со смертью. Люба только позвала обратно отлетевшую было душу. Вера сделала безотчетный шаг назад и с восхищением взглянула на Михалыча. В этот миг ей показалось, что все встало на свои места. Вера должна была попасть в реанимацию, чтобы открыть в себе то, о чем раньше не подозревала.
Ее настойчивость могла служить чему угодно, например, она была верным подспорьем в схватке за чужую жизнь. Не бывает плохих качеств! Вопрос лишь в том, как их использовать.
— Вот! — произнес Михалыч, ткнув указательным пальцем в Веру. — Теперь глаза у тебя правильные.
— Что мне почитать? — решила не сбавлять оборотов Вера.
Тогда врач привел ее в ординаторскую и всучил увесистый том. Он словно и не удивился Вериной просьбе.
— Начнешь с этого, — сказал он. — Потом еще подкину.
Вера кивнула и как прилежная ученица засела за конспекты, как только представилась свободная минутка. Обдумав все, что произошло, хранительница собиралась теперь стать хорошим врачом. Больница должна была сделаться ее спасением, но надеяться на то, что, такая как Вера, быстро покинет ее стены не приходилось. Она уже чувствовала, что с самого начала должна была пойти по медицинской стезе. Тогда бы с ней не случилось всего этого, и Вера прожила совсем другую, спокойную и полную честных трудов жизнь.
Хранительница приказала себе забыть об Иннокентии, хоть образ психиатра временами и всплывал в мыслях. Ей было очевидно, что дальше преследовать этого человека было бы преступно и если после смерти Лиле, в самом деле, досталось за его раны, Вере так же не простят нездорового интереса. Женщиной она всегда была целеустремленной, так, что, приложив усилия, сумела переключиться с изучения тайн обитателей больницы на официальную медицину.
Вера хорошо работала и вскоре влилась в ритм жизни отделения. С Михалычем они нашли общий язык и стали вместе выходить на дежурства. Вера прилежно училась у опытного врача и усердно конспектировала то, что ей удавалось узнать после смены. Так прошли два с половиной месяца, стояла середина ноября. Когда новая хранительница взялась подводить итоги, то решила, что была довольна собой.
С хранителями Вера свела контакты к минимуму. Ей было проще оставаться среди живых с их мелкими жизненными неурядицами, чем в обществе бессмертных, от которых веяло холодом разрушенных судеб. Рядом с ними Вера ясно ощущала, что была искалечена и сама, но она не хотела об этом думать, забываясь работой. В конце концов, это было лучше, чем фентанил, который теперь неизменно пропадал из запасов мертвяцкой бригады из-за Иннокентия. Неизвестно, как и когда психиатр умудрялся его таскать. Вера ни разу не застала его за этим, но целых ампул вечно не хватало, на их месте обычно лежали использованные. Анестезиолога это разом и сердило и расстраивало. Но кто она была такая, чтобы объяснять психиатру, что лучше бы ему заменить инъекции опиатов на какой-нибудь другой способ справляться с душевной болью? В конце концов, она даже смерти-то своей не помнила.
Хранители от Веры в действительности отстали, и она надеялась, что это произошло благодаря Виктору. Хирург пытался еще пару раз возродить их начинавшуюся было дружбу, но Вера его решительно остановила. Она была не готова к этому. Так что на операциях разговаривали теперь о несущественных вещах. Ничего о хранителях. Это было табу.
Вера не дежурила два месяца. Но с ноября она уже дважды вышла в ночь. Михаил Петрович любезно согласился поддержать начинающую коллегу. Патологоанатом из всех хранителей был самый серьезный и надежный, так что Вера с радостью согласилась, предчувствуя, что проблем не возникнет. Однако трудности взялись откуда она совсем не ожидала. Услышав впервые за долгое время о хранителях, Вера поняла, что та волна, которую она вызвала своим появлением, всколыхнула всех, кроме, разве, что Иваныча и дела у них теперь шли неважно, даже несмотря на то, что новая глава больницы не хотела этого замечать.
Это аккуратно за два дежурства донес до юной коллеги Михаил Петрович. Она должна была бы быть организующей силой, вместо этого Вера бросила подопечных на произвол судьбы. Отправляясь на очередное ночное дежурство, девушка чувствовала себя на редкость паршиво. Пытаясь помочь себе и другим, она словно снова выбрала не тот способ.
Сдавать дежурство должна была Люба. Михаил Петрович и Вера долго проторчали в кафедральной комнате, прежде чем она, наконец, появилась. Вид у кардиолога был нетрезвый. А уж когда она открыла рот, это и вовсе стало очевидно.
— Что вы принимали, Люба? — не выдержал патологоанатом, прервав коллегу в середине доклада.
Лицо кардиолога помрачнело.
— Не суй свои длинные руки в мои дела, старый диссидент, — фыркнула та.
Профессор нахмурился.
— Люба, выходить в таком состоянии на дежурство недопустимо!
— Вообще-то я обязана слушаться только Вер Палну, — хмыкнула рыжая.
Вера перевела дыхание. У нее было ощущение, что за эти два месяца случилось что-то такое, что она напрасно игнорировала. Хранители, которые раньше казались ей крепкой командой, перессорились и даже, похоже, не из-за нее, а скорее из-за ее невмешательства.
— Хотя нет, тебя я тоже не буду слушаться. Не доросла еще, — бросила Любовь и вышла за дверь, громко хлопнув створкой.
— Что тут происходит? — озвучила Вера.
Патологоанатом отчаянно растер виски.
— А вы не поняли? — наконец, Михаил Петрович взглянул на нее и спустя пару мгновений прибавил. — Люба наркоманка. Пока она… строила романтические планы в отношении Иннокентия, то худо-бедно держалась, но как только психиатр заново открыл для себя опиаты, все ухудшилось.