— Знаешь, что в больнице все считают тебя голубым? — глядя вперед, проговорила Вера.
Психиатр усмехнулся.
— И что? Полвека назад меня все звали наркоманом, хотя тогда я уже лет двадцать как не употреблял. Людям не дает покоя моя отрешенность. А что думаешь ты?
Вера надула губы.
— На счет твоей ориентации?
Психиатр закатил глаза, кажется, так он сдерживал улыбку. Вера разозлилась, понимая, что эта тема его, похоже, развеселила вместо того, чтобы задеть. Она, правда, все это время недооценивала Иннокентия.
— Ты действительно спишь с Береговым? — бросила Вера.
Психиатр весело расхохотался, шлепнув ладонью по своему бедру.
— Это самый нелепый слух, который обо мне когда-либо пускали! — выдохнул он, отсмеявшись.
"И ты выбрала его, чтобы меня задеть, как неизобретательно", — этого он не договорил, но смысл читался по глазам. "Может это была месть за те неосторожные фразы и жесты, которые она допускала в начале их знакомства?", — подумала Вера.
— Нет, я люблю женщин, — Иннокентий вновь сосредоточился на Наде. — По крайней мере, искренне любил пока одна из них меня не погубила. Долгое время я полагал, что не допускать новых отношений это лучшее, чем я могу обезопасить себя… от нового приступа безумия. Пока не увидел во сне ту балерину. В близости есть нечто столь чарующее, без чего жизнь превращается в череду одинаковых будней… Так я и жил с воспоминанием о чудесном сне, не представляя, как мог бы воплотить его в реальности.
Вере было страшно и трепетно слушать дальше. Психиатр неожиданно сменил тему.
— Береговой шарлатан и он меня ненавидит за то, что я не устаю напоминать ему о его некомпетентности. Статейки его — попытка реализоваться. Лучше бы он писал что-то менее вредное для доверчивых душ, фантастические рассказы, например, — Иннокентий прищурился. — А то ведь он утверждает, что рассеянный склероз лечится сахарной пудрой! Он совершенно не умеет держать под контролем свой гнев. Однажды он даже решился напасть на меня.
Психиатр возвел глаза к потолку и поморщился. Очевидно, ему было неприятно признаваться в том, что случилось, но отчего-то он решил продемонстрировать Вере полную откровенность. Возможно, дорожил ее вниманием.
— Вот откуда эти слухи: сестры видели, как мы заперлись вдвоем. А потом… Он довольно большой мужчина и, очевидно решил, что легко отделает кого-то моего телосложения. Насколько я понял, с прошлого, довольно высокого поста, его погнали подобный случай. В общем, — психиатр перевел дыхание. — Я заставил его озвучить мне исповедь про тяжелое детство, жестоких родителей и бездушных сверстников. Поверь, он заслуживал этого. В его памяти, как я и ожидал, я обнаружил пару неоднозначных эпизодов. Он вышел растрепанный с красными глазами и совершенно не в себе. Теперь он живет с тяжелым сознанием того, что я больше не дам ему делать глупости. Он мстит мне как может, убеждая всех в том, что я предпочитаю мужчин, — психиатр улыбнулся. — И полагает, будто я не понимаю, откуда эти слухи. Меня устраивает тот мрачный образ, который он создает мне в больнице даже без моего участия. Обычно я люблю держать людей на расстоянии.
В этот миг Надя остановилась и удивленно посмотрела на Веру.
— Ну все, тебе пора, — решил психиатр. — А то и про нас скоро начнут рассказывать сказки.
— Уже, — вырвалось у Веры, когда она шагнула за порог.
К ее удивлению, Иннокентий не выглядел злым или смущенным.
— Мне всегда уделяют слишком много внимания, — психиатр улыбнулся. — Быть может, потому что я его не хочу. Приходи завтра на то же место. Скажешь, что обедать. Всем врачам ведь надо отлучаться на обед.
Вера застыла, не зная, что ответить. Что все это значило?
— Я не сказал тебе главного, зачем я тебя сюда позвал. Скоро будет рождественский бал. У бессмертных существует добрая традиция встречать праздник именно здесь, в главном зале нашей больницы. Будут другие хранители и стражи со всей Москвы. Нам надо прибраться. За год тут все порядком запылилось.
Вера посмотрела по сторонам и тяжело вздохнула. Силами шести человек тут мало что сделаешь, пускай и за полтора месяца. Они ведь не декораторы или строители, обычные врачи со странными способностями.
— В общем, все приходят в определенное время и потихоньку делают дела, как Надя сейчас. Обычно она мне помогает, но, если хочешь, поработаем вместе. Кто-то же должен разъяснить тебе сущность рождественского бала.
Вера кивнула.
— Хорошо. Завтра в то же время в том же месте.
Вера выходила в смятении. То, что происходило между ней и психиатром, было странно и так щемяще правильно.
"Спешите творить добро" — гласила облупившаяся надпись над входной дверью. Вера выдохнула и вспомнила про Виктора. Она знала, что обязана закончить эту историю с дочерью, сам хирург мог снова впасть в уныние, придавшись мыслям о семье. То, что дала ему Вера, было лишь анестезией, временным облечением. Нужно было что-то качественно изменить в той ситуации, в которую попал Виктор, пока не ушло слишком много времени. Его дочери уже тридцать. Если так дальше продолжится, может статься, она всю жизнь проклятой и проживет, прежде чем они с отцом увидятся. Значит, требовались такие меры, на которые раньше никто так и не отважился пойти.
Вера отправилась к Михаилу Петровичу. Ей нужно было поговорить с привратником, ведь именно Иваныч запускал и выпускал души. Он должен был знать, как назвали дочку хирурга, может, мог открыть о ней и больше, но Вера чувствовала, что без главы хранителей привратник не станет с ней об этом говорить.
Вера постучалась в кабинет патологоанатома и услышав громкое "Да?", вошла. Михаил Петрович должен был быть с дежурства. Несколько последних суток они с Надей выходили один через один потому, что другие хранители выпали из обоймы. Вере было совестно будить патологоанатома, но ничего другого не оставалось. Она решила действовать быстро и наверняка, пока Виктор еще находился в том состоянии, когда был готов пустить все свои душевные силы на дочь.
Против ожиданий Веры патологоанатом стоял в уличном пальто и отряхивал плечи от первого снега. Хранительница стянула варежки и шапку, подаренные Иннокентием. Профессор при этом взглянул на нее сердито.
— Ну что, сама явилась, возмутительница спокойствия? — обратился он к Вере. — Сдается мне, что ты не повиниться пришла. Чего тебе надо?
— Где вы были? — произнесла хранительница, уловив в тоне патологоанатома тревожные нотки.
— В Управлении, — ответил Михаил Петрович, вешая на крючок у двери заснеженную шляпу.
— У стражей тоже есть начальство… из таких же бессмертных человеческих душ, — сказал патологоанатом. — Увидишь еще на рождественском балу.
— Вас же не по поводу Иннокентия вызывали? — догадалась Вера и почувствовала, как у нее холодеют пальцы.
Профессор уселся на диван и с шумом выдохнул.
— И поэтому тоже. По поводу нас всех, — после этого он швырнул на стол папку с документами. — Смена главного хранителя больницы, Вера, происходит впервые за двести лет в Москве. Поэтому они скептически восприняли мои слова. Все искали подвох. У меня давно не было такого тяжелого утра.
После этого профессор поднялся и примирительно взглянул на Веру.
— Ладно, чего это я тебя пугаю? Все закончилось хорошо. Они одобрили мое назначение, и с вами тоже никто ничего не сделает… на этот раз. Хочешь кофе?
Вера молча кивнула и подумала, что она была чертовски права, передав Михаилу Петровичу свой пост. Что если бы сегодня у начальства была бы она сама? Сумела бы она отстоять психиатра и хирурга в одиночку?
Вскоре кофе был готов, и Вера замерзшими руками приняла горячую чашку. Михаил Петрович взглянул на нее, глаза у него улыбались.
— Слышала бы ты сегодня меня, — наконец рассмеялся патологоанатом. — Чего я только не наплел им там про всепобеждающую силу любви. Вспомнил все, что читал в художественных романах на эту тему.
Михаил Петрович откинулся на спинку кресла.
— Ты меня вдохновила своей искренностью, а через меня других, — профессор посмотрел Вере в глаза. — Теперь по моим словам вы с ним просто обязаны жить долго и счастливо.