Михалыч выглядел напуганным, когда Вера отпрянула. В этот миг у хранительницы моргнул телефон. Сообщение от Виктора.
"Выходи на улицу".
— Наркоз, — сказала Вера заведующему и пошла наружу.
По пути хранительница недоумевала, что могло хирургу потребоваться от нее снаружи корпуса. Но едва выйдя, она все поняла. На улице чернела туча. Она уже видела такое в воспоминаниях Веры Павловны. Аномалия. Хранительница безотчетно оглянулась. Позади был ее стационар. Дорогие ей коллеги, пациенты, за которых она несла ответственность. Бежать было бы неправильно. И тут Вера полностью поняла, почему предшественница решилась на то, чтобы шагнуть навстречу Иннокентию. Она не искала способа решить свои проблемы, как многие подумали. Она готова была ценой жизни защитить свой дом, как настоящая хозяйка и мать.
Впереди стоял хирург, пытавшийся совладать с порывами ураганного ветра. Он обернулся. Время вокруг останавливалось, притормаживали люди, не чувствовавшие надвигавшейся угрозы. Вере было страшно подумать, чем аномалия обычно оборачивается для мира живых. Катастрофой? Возможно, сейчас где-то в одном из зданий зреет утечка газа и как только чудовище наберет нужную силу гнева, все рванет, сравняв с землей корпус.
— Что случилось? — спросила Вера, коснувшись рукой плеча друга.
Виктор обернулся. В лице у него не было ни кровинки.
— Я никогда бы не стал таким кошмаром, — проговорил он. — Это Люба. Психиатр только это мне успел сказать… Он…
— Где Иннокентий?! — голос Веры сорвался на крик.
Хирург указал вперед в тучу.
— Он бросился сюда, чтобы предупредить… А потом пошел обратно, ведь он единственный…
— А стражи?
— Не успеют, — повел головой Виктор.
Тогда Вера побежала в черный туман. Хирург не успел поймать ее за руку.
— Ты что?! — неслось вслед.
— Я его не брошу! — крикнула Вера. — Уходи! Уводи Леру и остальных!
Хранительница чудом разглядела впереди спину Иннокентия. Значит, он шагнул в туман совсем недавно. Она подбежала и схватила его за руку. Иннокентий обернулся к ней, вздрогнул, но ничего не сказал. Тьма душила любые проблески света, ветер выл в ушах.
— Что происходит?! — крикнула Вера.
— Так выглядит ненависть! — отозвался психиатр. — Мне надо сосредоточиться! Я должен утянуть нас в ее иллюзии, иначе…
Вспышка, другая… Так, словно моргала неисправная лампа. Вера чувствовала, что по-прежнему держит за руку Иннокентия, и от этого ей было спокойно, будто бы ей вовсе не грозило сейчас полное уничтожение.
Наконец, картинка ожила словно фильм. Появились запахи и звуки. Оказывается, когда психиатр разворачивал перед собой чужие души, все выглядело несколько иначе, чем когда он позволял Вере просматривать собственные воспоминания. Все вокруг было реальным. Хранительница взглянула на себя — она была в белом халате, рядом в таком же виде Иннокентий с атласом Синельникова в руках. Они студенты. Вера огляделась. Она знала это место.
— Мой институт, — произнесла она. — Я тут училась, только… позже…
Все выглядело немного иным, одежда студентов соответствовала девяностым годам прошлого века.
— Что мы тут делаем? — спросила Вера.
— Ждем, — выдохнул спутник. — Это последнее человеческое, что от нее осталось. Может быть, это даст нам ответ, что сделало ее такой. Как ты спасла Виктора?
В глазах психиатра блестела сталь.
— Просто поговорила, — вздохнула Вера.
— Я так и думал, — кивнул Иннокентий. — Он сам сбалансировался, я ведь твердил стражникам, что поможет простой разговор, но эти остолопы не поверили! Абарян никогда не сделался бы чем-то подобным. Не в его духе разрушать. Знаешь, как Вера привела меня в чувства?
Хранительница обернулась к спутнику.
— Она размотала мою историю до самого начала. Все, что я мог еще припомнить. Показала мне дядю, отца и мать, всех людей, которые меня когда-либо любили, и попросила представить, как им больно было бы видеть то, чем я стал. Именно это я сейчас и делаю. Беда аномалий в том, что им не за что зацепиться. В их жизни не осталось добра. Но в сердце каждого живого существа дремлет стремление к свету. Если удается до него докопаться, можно убедить человека исчезнуть, не разрушая. Спасти аномалию крайне трудно. На счастье я был всеобщим любимчиком до того как Лиля начала колоть мне морфий — прочитав мое дело, Вера рассчитывала именно на то, что моя личность распалась не до конца. У Абаряна была цель спасти дочь, да и мы с ним провели не один сеанс, работая с чувством вины. У Любы нет ничего. Она отталкивала терапевта.
— Почему это с ней случилось сейчас? — произнесла Вера.
Иннокентий выдохнул.
— Увидела мое кольцо.
— Что? — вырвалось у Веры.
Но Иннокентий поднял руку в предупреждающем жесте.
— Похоже вот.
На лестнице сидела полноватая веснушчатая девушка, Люба, и молча смотрела на свои старые разбитые ботинки. Вдалеке терлась стайка симпатичных студенток, они бросали на одинокую девушку взгляды, о чем-то перешептывались и смеялись.
— Швабра! — долетело оттуда.
Вера вздрогнула. Ведь именно так она сама Любу в мыслях-то и звала. На плечо неказистой студентке положил руку высокий брюнет.
— Ну чего, пойдем оттянемся? — предложил он.
Люба поднялась. Двое засеменили в темный коридор.
— Давай на твои, — по дороге говорил парень. — Я сегодня опять без денег.
Люба кивнула. Иннокентий и Вера пошли следом. В грязном заплеванном пролете, куда почти никто не ходил, сидели несколько студентов. Наркоманы — поняла Вера. Она слышала от старожилов института о таком. В девяностые, в разгар наркомании, дурь была в свободном доступе почти повсюду, в том числе и в институте. Тогда на одной из лестниц между парами собиралось общество укурков. Сама она эти времена не застала. В ВУЗе если и ширялись чем-то, то довольно незаметно, не так как тогда. Вера никогда не видела там обдолбанных воочию.
Люба и ее спутник пришли на место, и хранительница невольно скривилась, глядя на царившее тут разложение. Почему этих молодых людей так тянуло к пассивному способу самоубийства? Вера не обманывалась: наркомания существовала всегда, будет жива и впредь. Всегда найдется кто-то, кому нравится себя разрушать. Но здесь это было ярче, куда более отчаянно и страшно. Молодая кровь, будущие доктора… они как будто заразились странным безумием. Словно страна, распавшаяся у них на глазах, их ранила, украла смысл жизни, неспособные найти себя в новых течениях они горели как мотыльки, бросившиеся на призрачный свет не знавшей ограничений капиталистической жизни.
Иннокентий поморщился, глядя на разбросанные по полу инсулиновые шприцы и отвернулся. Вера могла его понять. Она крепко сжала руку возлюбленного.
— Если не хочешь, не смотри, — прошептала хранительница.
— Как это можно делать с собой добровольно? — сквозь зубы произнес психиатр.
— От безысходности.
Губы Иннокентия дрогнули. Он заставил себя вернуться к сцене.
Люба раскурила косяк и прислонилась спиной к стене.
— Откуда у тебя столько денег? — спросил ее товарищ, принимая из руки студентки самокрутку.
— Беру у бабки.
— Как? — усмехнулся тот.
— Просто ворую.
Вскоре студентов уже накрыло и Люба начала откровенничать.
— Эта чертова сука ненавидит меня. Ни разу я не слышала от нее доброго слова, пока росла. Она колотила меня так, что я думала мне придется расстаться с жизнью. Однажды ее хватил инсульт прямо во время драки. Теперь, когда эта тварь прикована к постели, я считаю, что ее пенсия моя зарплата… за то, что я ее еще не удушила.
Собеседник посмотрел на Любу мутным взглядом, и она приняла это движение за интерес.