— Она была большая партийная шишка. Выставила мамашу из дома, обозвав ее дурой, когда мне было три года. Сказала, что сама воспитает достойного отпрыска. Ха!
Приятель Любы тоже прыснул и произнес:
— А получилась чокнутая психопатка! — заржал он. — Вик, признайся, ведь это ты грохнула бабусю?
Губы Любови разъехались в презрительной ухмылке.
— Да ладно, я ничего нового не сказал. Тебя до усрачки боится вся группа. Твой дядя, он…
— Не говори про моего дядю.
Приятель снова заржал.
— Главный нарколог. Прикольно, что его племянница наркоманка.
Люба рывком поднялась и схватила приятеля за шиворот.
— Слышишь ты, животное, я не хочу больше никогда слышать из твоих уст о моем дяде. Это единственный нормальный человек из всех, кого я знаю. Ты недостоин произносить имя этого человека ни в каком контексте.
— Вот за это тебя никто и не любит… — выдохнул парень.
Люба вышла из пролета и пару раз молча ударила кулаком в стену с такой силой, что на костяшках выступила кровь.
— Если б не этот мужик, кто тебя вообще стал бы держать в институте! — неслось с лестницы. — Но такую, как ты, не вытянуть даже на психотропных потому, что ты ненавидишь весь мир. Все, на что ты способна с таким настроением, это старчиваться, Вика!
Следующим воспоминанием была работа. Люба числилась участковым терапевтом при рядовой поликлинике. Об этом говорил ее внешний вид: белый, накинутый под пальто халат, разбитый фонендоскоп на шее, затертая сумка и блокнот с адресами вызывающих. Девушка была уже какая-то тощая и изможденная. Под глазами залегли тени, было видно, что она выгорела. Доктор звонила в дверь. На миг из-под длинного рукава выглянуло предплечье, синие ленты вен были исколоты черными точками — следами инъекций. Люба на миг отпустила звонок и одернула рукав. Но тут открыли. В дверях стояла измученная женщина. Глаза у нее были красными, заплаканными.
— А, проходите, Виктория Игоревна, — произнесла она. — Сегодня еще хуже. Мечется от боли, не может уснуть и мы тоже не спали.
Люба молча прошла в квартиру. Сняла обувь, помыла руки и прошагала к больному. На постели лежал высохший, желтоватый мужчина, почти что скелет. Люба откинула одеяло. На животе плохо подживляющийся шрам от лапаротомии, выведена колостома. С первого взгляда Вере стало понятно, что Любовь смотрела ракового больного. Встретившая ее женщина схватила на руки маленького ребенка, по виду трех лет и вдруг заплакала.
— Ну сколько он еще будет мучиться? — произнесла она. — Врачи говорят никаких шансов. Быстрей бы уже, а. Я просто не могу слушать эти крики. У меня сердце рвется на части и не у одной меня.
Люба вернула одеяло на место, поморщившись от вида разложения, которое являл собой больной. Она обвела комнату взглядом. Две детские кровати. Как же им тесно тут с умирающим от рака.
— Что у вас там из обезболивающего? — строго спросила врач. — Золдиар? Несите сюда.
Женщина поставила на пол ребенка и метнулась за ампулами на кухню. Люба набрала несколько шприцев и ввела больному в вену один за другим, так, что ни один мускул не дрогнул на ее лице. Летальная доза. Потом она встала и молча опустила оставшуюся коробку в свою сумку.
— Теперь все, — обратилась к хозяйке Люба. — Поспит спокойно. И вы ложитесь спать.
Выходила из квартиры доктор в молчании. Почти гробовом.
Люба недалеко ушла от дома больного. Всего лишь поднялась на несколько этажей и, обнаружив незапертый ход на крышу, вышла наружу и села там на покрытый рубероидом выступ. Доктор вынула из сумки ампулы, шприцы и, набрав дозу, безупречно вколола лекарство себе в вену. Какое-то время Люба молча смотрела на оставшиеся ампулы и, видимо, решала, стоит ли ввести и себе летальное количество опиатов, так, чтобы ее мозг забыл, как дышать? Сделать то же самое, что она только что сотворила с беззащитным человеком. Но потом передумала. Вместо этого Люба достала и кармана сигареты. Наркотик, видимо, уже начинал действовать. Люба немного откинулась и обратилась к городу, над которым алело закатное небо, возможно представляя себе какого-то собеседника:
— Она ведь такая неоднозначная, эта проблема эвтаназии. Тварь я дрожащая или что? Имеет ли доктор право… тот, чьи руки призваны спасать жизни этими же самыми руками ее отнять? Мы так часто делаем это непреднамеренно. Врачебные ошибки, — Люба усмехнулась. — Я специально ушла как можно дальше от них, выбрав поликлиническую терапию. Я всегда боялась неосторожно принести вред… любому. Никто на всем свете не заслуживает страданий. Ни одна живая душа. Я вижу его не в первый раз, этого больного и каждое посещение хочу рыдать. Я не могу так… Разве это не истинное милосердие избавить его от страданий? Прекрати смеяться надо мной! Почему ты так жесток?!
Люба вскочила и указала на кого-то так, словно и в самом деле спорила с невидимым собеседником. У нее были галлюцинации.
— Почему ты, Господи, допускаешь, чтобы в мире было так много зла?! Неужели ты не видишь того, как твои дети страдают?! Почему люди вынуждены делать твою работу за тебя?! Проявлять милосердие…
В следующем воспоминании Любе позвонила та самая женщина, мужу которой доктор помогла отправиться на тот свет и просто назвала адрес.
— Ампулы вам отдадут, — прибавила женщина.
Люба собралась и поехала, отложив дневные дела.
Потом это сменилось ярко освещенным кабинетом врача. На стенах висели дипломы и грамоты. Большой стеллаж забит книгами по наркологии. Сухонький пожилой мужчина в белом халате сидел в кресле. Люба стояла напротив его стола.
— Покажи руки! — настаивал нарколог.
— Ты не захочешь видеть это, дядя, — безразличным тоном произнесла Любовь.
Мужчина вскочил и, засучив ее рукав, молча выдохнул. Затем он запустил пальцы себе в волосы.
— Почему ты ничего не сказала?! Мне хотя бы.
Люба отвела глаза.
— Извини.
— Вика, ты наркоманка!
— Да.
— Еще одна передозировка…
— Да.
Люба отвечала как заведенная кукла, глядя в сторону.
— Ты себя убьешь!
— Знаю.
— Ложись в клинику!
Тут только Люба посмотрела на родственника.
— У меня дела.
Дядя заглянул ей в глаза.
— С кем ты ширяешься?
— Одна.
Тот покачал головой.
— Вика, ты не работаешь уже полгода. У тебя нет денег на дозу. Боюсь, что ты долбишься с друзьями из одного шприца, они делятся с тобой за хату. Я слышал от милиции… Когда ты проверялась на ВИЧ в последний раз?
— Никогда.
Тогда доктор подскочил к племяннице и, схватив ее за нижнюю челюсть, принудил открыть рот. Он отшатнулся.
— У тебя кандидоз слизистых, ты высохла как мумия, я вижу на шее огромные лимфоузлы. Ты знаешь, что это значит?
— Что у меня СПИД? — с вызовом ухмыльнулась Люба.
— Ложись в клинику!
— Не собираюсь, — оскалилась Люба. — Жизнь отвратительная штука, она мне никогда не нравилась. И теперь, когда от нее остались последние… деньки я просто проведу их в свое удовольствие, дядя. Я не собираюсь цепляться за такой… тлен. Я итак все время была отверженной. На мне негде ставить клейма. Я не потяну еще и иммунодефицит.
Люба умирала от пневмоцистной пневмонии, как и многие люди, разделившие ее диагноз. Ее доставили в больницу в предагональном состоянии прямо из притона, которым стала ее унаследованная от бабушки трехкомнатная квартира в одном из престижнейших домов центра Москвы. Она лежала в той самой реанимации, в которой теперь работала Вера.
Около постели больной тогда сидела Вознесенская Вера Павловна, прошлая глава больницы. Она нежно погладила рыжую наркоманку, и когда ее прикосновение вырвало больную из забытья, произнесла:
— Ты хорошая девочка. Добрая. Тебя никто никогда не понимал. Ты так старалась для других, когда тебя только отталкивали.
Люба не могла ответить. За не дышал аппарат ИВЛ. Изо рта торчала трубка.
— Я вижу, что ты сожалеешь. Что если я дам тебе шанс все исправить?
Люба сделала едва заметное движение головой. Это можно было принять за знак согласия. Тогда Вера выключила дыхательный аппарат и деактивировала сигнал тревоги на мониторе.