Сейчас он зачем-то пришел посмотреть на нее. Вера остановилась и выпрямилась. Она вроде бы четко дала новому психиатру понять, что она ему не враг, но и помогать не будет. Требовалось соблюдать нейтралитет, потому что Вере было больно вспоминать спутника, глядя на то недоразумение, которому присвоили имя Иннокентия Курцера.
Парень вынул из кармана сигарету, закурил, а потом вопросительно протянул пачку Вере. Хранительница приблизилась и покачала головой. Вера не курила. Какое-то время постояли в молчании. Наконец, Вера вздохнула. Она уже могла представить себе, как много проблем может быть у нового хранителя в голове, несмотря на то что по его лицу этого не видно.
— Как у тебя дела? — наконец решилась Вера.
— Лучше, чем у Любы, — ответил тот.
Глаза у него были карие. Чистые. Как у Григория.
— Как тебе в больнице?
Парень запустил руки в карманы брюк, оставив сигарету во рту.
— Стремно, — наконец сказал он. — Даже очень. Стать мертвым хранителем, когда тебе едва исполнилось двадцать восемь, это… довольно жутко.
Вера хмыкнула.
— Привыкнешь. Как я, — и взялась за баскетбольный мяч. — Хочешь присоединиться?
Хранительница посмотрела на корзину. Виктор недавно установил ее тут для нее. Наверное, настало время сделать свои индивидуальные занятия спортом снова коллективными.
Иннокентий выбросил сигарету и размял руки.
— Проветрить голову это как раз то, что мне сейчас нужно, — улыбнулся он.
Так они молча и играли, по очереди забрасывая мяч в кольцо. Вера чувствовала, почему он пришел. Хотел спросить про Григория, но не решился. Пару раз она замечала в его глазах этот немой вопрос. Кто он такой? Его предшественник. Вера не сомневалась, что Курцера все еще пытались дергать на консультации, не желая смириться с тем, что гениальный психиатр ушел навсегда. Наверняка сведения о Григории приходили ему отголосками, чьими-то оборванными фразами, оставляя ощущение странной недосказанности. Часто он видел Веру, которая тосковала, как безутешная вдова. Возможно, его жгла память о собственной любви, приведшей к трагической кончине, и история Григория и Алины представлялась ему чем-то вроде обнадеживающей сказки. Наверное, все сразу. Но он не смог об этом. Вера тоже промолчала.
— Спасибо, — произнес психиатр, когда партия была сыграна. — Что уделила мне время. Я думал, ты меня сторонишься.
Вера вздохнула.
— Так и было. Тебе еще только предстоит узнать, как много груза хранители носят на своих плечах. Ты такой не один.
Он улыбнулся. Тепло. Очаровательно.
— Если хочешь, приходи завтра, — предложила Вера. — Может быть, я стану еще немного более приветливой.
"И смогу заговорить про Григория", — этого она не произнесла.
Он кивнул.
— По рукам! — и, махнув ладонью в воздухе, побрел в наступающие сумерки.
В полутьме шевельнулась фигура и тут только Вера поняла, что все это время за ними кто-то наблюдал. Свет фонаря уже четко вычерчивал импровизированную баскетбольную площадку, так что хранительница не видела гостя или гостью. Это был не хирург. От Виктора всегда уйма шума. Он тут же бросился бы навстречу ребятам, особенно если бы заметил, что они вместе играют. Это был бы бальзам ему на душу. Такое бы означало, что вскоре и он сможет присоединиться к спортивному клубу.
Это Люба — поняла Вера, когда худая фигура вошла в свет фонаря. Кардиолог уже немного поправилась, не одни кожа да кости, но выглядела по-прежнему изможденной.
— Только не смей соблазнять его, поняла? — надтреснутым голосом произнесла хранительница.
Вера хмыкнула, машинально продолжая бить мяч об асфальт. Зачем она здесь, интересно? Люба тяжело привалилась к стене и выдохнула, так, словно пробовала на вкус вечерний воздух.
— А то у меня только-только возникло с кем-то из вас подобие понимания, — Люба посмотрела вверх, в темное летнее небо, и Вера неожиданно подумала, что они, должно быть вместе сейчас переживают одно чувство: здесь этим вечером было хорошо.
Приятно было просто стоять вот так под звездами и слушать засыпающий город. Кроме несчастной любви, в жизни было еще что-то, прекрасное и неуловимое ее истинное волшебство.
— Ты дружишь с психиатром… Теперь? — Вера поймала мяч обеими руками.
Люба посмотрела на нее и криво улыбнулась. Даже мимика у кардиолога была какой-то гадкой, как у жабы. Ее было трудно любить. Вера поняла: едва ли такой человек как Люба, приученный вызывать к себе исключительно неприятные чувства, с кем-то дружит.
— Эта крашеная сучка устроила нам совместные сеансы. Типа группы. Там мы без конца трепемся о своих чувствах. И да… я такое делаю в первый раз. Сегодня он даже меня пожалел, а потом бросился играть в баскетбол… с тобой. Чем ты так цепляешь мужиков? Даже тех, которые с тобой ни разу толком не говорили?
Вера отвернулась. Ей не хотелось отвечать на вопросы, поэтому она заговорила:
— Люба, нельзя так о своем терапевте.
— Но это ведь не меняет сути, — подняла брови рыжая хранительница. — Она крашеная. И в придачу редкостная сука.
Вера выдохнула. В действительности, следующий Григорий Курцер это Люба. Наверное, для того, чтобы обрести целостность этой душе тоже понадобится не меньше ста лет. Но она, похоже, встала на путь исправления, раз пришла сюда. Поэтому Вера сделала над собой усилие и заговорила:
— Он приходил узнать про Григория и всепобеждающую любовь. Парень покончил с собой из-за какой-то дамы. Думаешь, он не слышал рассказы про нас? Полагаешь, он не хочет заглушить свою боль историей о том, что все в итоге выходит хорошо, даже у таких неудачников как хранители?
Люба громко рассмеялась и в конце утерла нос грязным рукавом. Иногда кардиолог напоминала Вере случайно забредшую в стационар бродягу.
— Сначала я думала, ты редкостная тварь, — сказала она. — Ты их тех, кто обычно отвешивал мне самые чувствительные тумаки. Одно дело получить нагоняй от труса, он просто решает свои проблемы за счет тебя. И совсем другое встретиться с воплощением человеческой силы. Но теперь я, похоже, начинаю понимать что-то. У тебя тоже есть чувства. Кто бы мог подумать? Ты точно так же как и я боишься, любишь, испытываешь боль…
Уголок Любиной губы дернулся, так, словно ей было мерзко это признавать.
— Ты живая, — кардиолог взглянула на Веру. — Григорий мне показал ваш… то, что между вами случилось. Я ошибалась. Может быть, ты шлюха и стерва, но для него ты превратилась в прекрасную даму.
Вера набрала воздуха в грудь. Разговаривать с Любой было все равно, что копаться в помойной яме. Кардиолог ненавидела себя и равняла под это чувство других. Все у нее страдали какими-то заметными пороками, даже, наверное, Григорий. Люба прочла отвращение у собеседницы в глазах и вздохнула.
— Может, и я однажды смогу облагородиться. Теперь в больнице есть новый Иннокентий, мать его, Курцер. И этот, видимо, не последний. Так что я могу пытаться до второго пришествия. Твой, и правда, был слишком шикарным для такой, как я.
— Люба, это звучит ужасно! — не выдержала Вера.
— Я вообще такая, — хмыкнула кардиолог. — Ладно, не буду и дальше утомлять тебя излияниями. Скажу, зачем пришла. Это действительно важно, поверь, я не стала бы тратить свою драгоценную прогулку на всякие мелочи. Крашеная сучка настаивает, чтобы я была в кровати ровно в одиннадцать. Иначе снова домашний режим.
Вера вскинула голову.
— Да, — прищурилась Люба. — Я ведаю душами, застрявшими между мирами. Я знала о тебе не потому, что украла дело. Я имела право взять его, потому что ты вроде как моя подопечная. Ты коматозница.
Мяч вывалился у Веры из рук и покатился по асфальту.
— Не жива и не мертва, — кивнула кардиолог. — Думаешь, почему в твоих документах значится "ординатор"? Врач-стажер, который приходит в больницу на время, поучиться уму-разуму у старших коллег. Я тебе не говорила, потому что это должно было оставаться тайной. Тебе дали срок, чтобы по окончании ты определилась, что будешь делать дальше, как любой начинающий врач. Он почти на исходе, времени до первого июля.