Следующим утром хранительница явилась к Михаилу Петровичу с Любой, и объявила свое решение. Патологоанатом опустился на стул, губы его дрогнули. Затем профессор поднялся, распахнул руки и ласково обнял Веру.
— Вы очень смелая девушка, — произнес он. — Благодаря своему характеру, вы многое у нас изменили. Спасибо, Вера, за то, что пришли к нам в нелегкие времена. Не буду лгать, мне жалко отпускать вас. Но та грусть, которую испытываешь, когда уходят хранители, светлая. Я не осмелился бы вас отговаривать. Когда?
— Завтра, — сказала Вера, чувствуя, как по ее щеке катится слеза.
Вечером того же дня они сидели на крыше с Виктором и пили пиво, молча глядя на догорающий закат и Вере казалось, что он был в ее жизни последним. В этой правильной жизни. Там, за чертой, никогда не бывает так хорошо.
— Я буду скучать, — наконец сказал Виктор.
Вера коснулась его бутылки своей. Не нужны были слова. Она это чувствовала.
— Ты вернула мне семью, — продолжил хирург. — Я никогда тебя не забуду.
— Ты вернул мне веру в призвание, — призналась хранительница. — Там… я стану хирургом в память о том, что здесь пережила.
Виктор единым движением притянул к себе анестезиолога.
— Моя девочка.
Он сделал глоток.
— Ты хоть изредка заходи.
Вера кивнула, хотя была не уверена, что сумеет хотя бы вспомнить больницу.
— Я, правда, так хочу верить в то, что вы с ним встретитесь там и все будет как в сказке: узнаете друг друга с первого взгляда, поженитесь, заведете детей и умрете дряхлыми стариками, держась за руки. Проживи эту жизнь лучше, чем я.
Вера пообещала. Виктор пристально посмотрел на нее.
— Скажи, ты не жалеешь, что оставляешь все это: возможность жить правильно, быть практически ангелом ради бренного бытия?
Вера покачала головой. Она, быть может, иначе бы решила, не будь у нее Григория. Она хотела жить для него.
Объятия Виктора сделались крепче.
— Как бы я хотел сказать, что буду рядом и позабочусь о вас. Но мы, хранители, привязаны к больнице, принадлежим всем, а не кому-то в частности.
— Ты и так уже мне очень много дал, — прошептала Вера. — Ты стал моим первым другом за много лет. Если скажешь, где ваша могила, я обязательно принесу туда цветы.
Виктор долго смотрел перед собой, а потом произнес:
— Когда очнешься, Алина, я обязательно тебе напишу.
Наутро Вера зашла в реанимацию. Ей нужно было попрощаться с докторами, в конце концов, именно эти люди учили ее весь год, работали бок о бок, обедали, сплетничали, чаевничали и даже засыпали.
"Когда я очнусь, именно такой я и хочу быть" — сказала себе Вера, открывая двери отделения: "Я хочу стать настоящим врачом".
Вера использовала последнюю собственную увольнительную, чтобы сходить в магазин и пришла в ординаторскую с пакетами, полными продуктов.
— Что это за пир горой? — просил Михалыч, застывший в дверях.
Выглядел он бледнее обычного. В последнее время реаниматолог сторонился Веры. Но вот сегодня, он будто бы обрел прежний кураж. Вера обернулась.
— Это прощальная вечеринка. Я ухожу.
Заведующий выглядел обескураженным.
— Я думал, ты останешься у нас.
Вера покачала головой.
— У вас было замечательно, но пора и честь знать. Я закончила ординатуру.
Михалыч кивнул. До него только дошло. Вера без слов кинулась заведующему на шею и выдохнула в ухо.
— Я вас не забуду! Постараюсь не забыть… И помните, когда у вас выдастся сложное дежурство, вы не одни. У больницы есть хранители, они борются за каждого из нас.
Вера отпрянула и взглянула на часы.
— Мой поезд в Тобольск уже скоро.
— Едешь поднимать сельскую медицину? — крякнул Михалыч, садясь за стол.
— Кто-то же должен это сделать, — улыбнулась Вера.
— Ну, не пожалей только.
Застолье было коротким, потому что Вера предупредила, что спешит. Ей не хотелось долго прощаться. Михалыч проводил ее до дверей. Вера долго смотрела на его руку. Как-то странно он ее держал.
— Вы… к врачу сходите, — посоветовала хранительница, перед тем как закрыл дверь. — Как бы это не были первые признаки инсульта.
Реаниматолог только усмехнулся.
— Я горбатую еще долго не пущу на порог.
Дверь захлопнулась с железным лязгом, и Вера собралась с духом. Это было очень страшно, возвращаться в свое тело.
У дверей корпуса ее встретили другие хранители. Пришел даже Иваныч. Шли молча. Они так и завалились в нейрореанимацию всей толпой, как консилиум. Вера с неприятным чувством смотрела на свое похудевшее, бледное тело. Сейчас казалось, что в ней совсем не осталось той красоты, которая кружила головы мужчинам. Из горла торчала трахеостомическая трубка. За Веру дышал аппарат. Повсюду катетеры и датчики. Монитор пишет ЭКГ. Она тысячу раз видела это на других пациентах, но смотреть на себя было жутко.
— Если бы ты не вернулась в течение этой недели, — произнесла Люба. — То умерла бы от вентилятор-ассоциированной пневмонии. Она уже начинается. Живому телу нужно двигаться и самостоятельно дышать.
Вера кивнула.
— Но мы этого не допустим, — произнес Михаил Петрович. — Как только Люба сделает свое дело, я тебя подлечу. Я постараюсь оживить нервы и мышцы насколько это возможно, чтобы ты как можно быстрее встала на ноги.
— Спасибо.
Хирург крепко обнял Веру.
— Я просто за тобой пригляжу, пока ты будешь здесь, — пообещал он. — Так что если кто-то принесет к твоей постели цветы, знай, это был я.
Надя нежно тронула Верину руку, новый психиатр просто грустно улыбнулся ей, проговорив:
— Мы все будем рядом.
Вера села на свою кушетку, чувствуя, что готова заплакать и взглянув на людей, которые за эти девять месяцев сделались ей самыми близкими, сказала:
— Я готова. Мы чего-то ждем?
— Да, — вышел вперед Иваныч. — Твою смену.
Вера сложила руки на коленях и потупилась. Холодно. Сердце частит. Как перед операцией. Наконец хлопнула дверь отделения, послышались чьи-то тяжелые шаги. Мужские. В палату влетел Игорь Михайлович, заведующий хирургической реанимацией, в которой все девять месяцев проработала Вера. Он безумно оглядывался по сторонам.
— Похоже… — произнес реаниматолог. — Похоже, меня кондратий хватил. Все в глазах потемнело.
Вера закрыла лицо руками.
— Ну и дурак же вы! — вырвалось у нее. — Не суйте нос в недоступные людям тайны, я ведь вам говорила!
Михалыч сосредоточился на ее лице, словно одновременно узнавая и не узнавая свою ученицу. Вдруг он сел на пустую кушетку и упавшим голосом произнес:
— Значит, не откачали.
Вера подошла к нему и аккуратно взяла за руки.
— Послушайте, Игорь, — произнесла она. — Вы хотели знать, кто я такая. Теперь вы вместо меня станете хранителем. Это самая лучшая участь для врача, которую можно только желать после смерти. Оставляя свое место на вас, я уверена, что вы справитесь.
Прикосновение Любы было подобно электрическому разряду. Веру выгнуло дугой, и дневной свет исчез.
Глава 19. Дорога домой
Алиса не сразу пришла в себя. Сначала это были робкие проблески сознания. Попытки услышать голоса, собрать их в голове, ощутить смысл. Это давалось трудно. Потом она старалась шевелить пальцами, открывать веки и только когда ей удалось перевернуться, свалив с себя одеяло, врачи, наконец, поверили в то, что она вышла из комы. Где-то неделю Алису снимали с аппарата ИВЛ. Но какое же это все-таки было радостное чувство, когда она поняла, что может дышать сама!
Алиса пыталась разговаривать, но язык за время ее полусмерти стал совсем неповоротливым. У нее получались ужасные шипящие звуки, а вовсе не слова. Через две недели после первых робких движений, она полностью пришла в себя, но была словно новорожденный ребенок. Ни говорить, ни держать в руках ложку, ни, тем более, стоять Алиса не умела. Тело все позабыло. Оно стало слабым и дряхлым, пролежав девять месяцев в постели. Кости сделались хрупкими, мышцы совсем отвыкли от нагрузки.