– Это лишь ваши допущения, – заметил адмирал Ваккаро. – Не подкреплённые фактами выводы: «решил», «готов был». Факты же таковы, что наша база на Тукумане в руках противника, а при отступлении – которым, кстати, руководили вы, – погибло триста сорок семь гражданских лиц, не считая потерь среди личного состава эскадры.
– Я не снимаю с себя ответственности за гибель этих людей, адмирал. Я говорил это комиссии, теперь говорю и вам. Но комиссия расценила моё заявление, как признание вины, хотя «быть в ответе» ещё не значит «быть виновным». Моё требование провести тщательный разбор операции по отступлению без всяких оснований было отклонено. Но если бы... Хотя вы скептически относитесь к допущениям, я всё же настаиваю на том, что если бы эвакуация колонистов была начата вовремя, нам удалось бы избежать человеческих жертв. А что до базы, то её потеря была неизбежна. Одна эскадра, к тому же основательно потрёпанная в предыдущем сражении, не в силах противостоять целому флоту. Вице-адмирал Капачи это понимал и накануне своей гибели отдал распоряжение приготовиться к эвакуации на случай, если атаковавшая нас эскадра окажется лишь первой волной массового вторжения. Так оно и получилось.
– Стало быть, вы утверждаете, что контр-адмирал Эспиноза нарушил приказ командующего – пусть к тому времени уже погибшего?
– Нет, приказа об эвакуации не было. Был лишь приказ подготовиться, который формально ни к чему не обязывал.
– Понятно. – Адмирал Ваккаро поднялся с кресла, жестом велел ему не вставать, а сам неторопливо подошёл к окну и устремил задумчивый взгляд в лазоревое небо Терры-Сицилии. – Из всех выдвинутых против вас обвинений, бригадир, – произнёс он, не оборачиваясь, – самое серьёзное, разумеется, обвинение в мятеже. Что вы на это скажете?
– Я невиновен. Мои действия подпадают под статью 26-ю Устава о неподчинении преступным приказам.
– То есть, приказ вступить в бой с превосходящими силами противника вы расценили как преступный?
– Никак нет, адмирал, – хладнокровно парировал Конте и даже сам удивился своей спокойной реакции на это едва завуалированное обвинение в трусости. – Преступным было решение не проводить эвакуации колонистов. А я, как старший по должности офицер эскадры, был обязан воспрепятствовать преступным действиям командующего. Поэтому я приказал арестовать контр-адмирала Эспинозу, принял на себя командование и отдал распоряжение о немедленной эвакуации.
– А теперь вы не сожалеете о своём поступке?
Конте отрицательно покачал головой:
– Я сожалею лишь о том, что не сделал этого сразу, а потратил драгоценное время, отговаривая Эспинозу от его безумной затеи. Если я в чём-то и виноват, так это в нерешительности, которая в итоге привела к гибели четырёх сотен человек. Мне следовало...
– Не берите на себя слишком много, бригадир, – перебил его адмирал Ваккаро, возвращаясь на своё место. – Это вина верховного командования, в том числе и моя, что среди офицеров Корпуса ещё много таких ослов, как контр-адмирал Эспиноза. Из-за них страдает престиж Протектората и гибнут мирные люди, которых мы обязаны защищать.
Конте недоверчиво уставился на него:
– Вы хотите сказать, что одобряете мои действия?
– Конечно, одобряю, – произнёс адмирал. – На вашем месте я поступил бы точно так же.
– Но... Тогда я ничего не понимаю. Ведь это вы дали ход рапорту Эспинозы. И вы же утвердили состав комиссии, в которую вошли... э-э... – Конте замялся в нерешительности.
– Такие же самодовольные ничтожества, как и сам Эспиноза, – докончил за него адмирал. – Всё верно, бригадир, вас подставили. И сделали это мы с начальником Генерального Штаба. Я очень сожалею, что с вами так жестоко обошлись и приношу вам всевозможные извинения, которые, надеюсь, вы примете и не будете держать на нас зла. Мы поступили так по суровой необходимости – сейчас вы нужны нам, и нужны именно в роли опального офицера, жертвы закулисных интриг верховного командования.
– Зачем?
– Скоро поймёте, не горячитесь. Прежде всего, вы в курсе, что говорят об этом расследовании офицеры Корпуса?
– Говорят разное, – неопределённо сказал Конте.
– Да, разное. И это естественно. У каждого человека есть друзья и враги, доброжелатели и злопыхатели, сторонники и противники. Но даже многие из лагеря ваших противников признают, что это дело шито белыми нитками, и кое-кто из высоких чинов Генерального Штаба стремится погубить вашу карьеру. Дескать, некоторые пердуны-адмиралы до дрожи в коленках боятся восходящей звезды Корпуса и готовы на всё, чтобы заставить её померкнуть, а то и вовсе исчезнуть с небосвода... Кстати, как вы восприняли позицию в вашем деле адмирала Росси?
– Я был огорчён, – коротко ответил Конте.
Это было ещё мягко сказано. Он не сомневался, что главнокомандующий Девятым флотом поддержит его, и был потрясён до глубины души, когда тот отмолчался, а позже отказал ему в приёме...
Адмирал Ваккаро улыбнулся:
– Думаю, вам приятно будет узнать, что ровно две недели назад адмирал Росси в этом самом кабинете метал гром и молнии, отстаивая вашу правоту. Своей запальчивостью он чуть было всё не погубил, и мне пришлось в спешном порядке, без санкции начальника Генштаба, посвятить его в наши планы. Он вынужден был признать, что просто грех не воспользоваться таким случаем. Хотя кроме вас у меня на примете было ещё несколько офицеров, вы имели перед остальными два важных преимущества. Во-первых, против вас не нужно было фабриковать обвинение, стоило лишь тенденциозно подобрать состав комиссии. Во-вторых же, вы идеально подходите для этого задания.