Когда я в очередной раз повторил рассказ о том, как мы с Томой обнаружили труп, неожиданно вмешался участковый.
— В доме имеется огнестрельное оружие? — спросил, буравя меня неприветливыми щелочками.
— Не знаю. Я здесь гость, во все подробности меня не посвящали.
— Видели ли вы огнестрельное оружие в руках хозяина дома?
— Я в оружии не разбираюсь. Огнестрельное оно или не огнестрельное определить не могу.
— Тогда, что вы можете сказать о стрельбе вчера утром, свидетелем которой вы являлись?
Лейтенант считал, что загнал меня в угол. В уголках его глаз появилась ухмылка.
— Ничего не могу сказать. Я ничего не слышал и не видел.
— Ведь вы были вместе с гражданином Егоркиным, когда он задержал якобы похитителей домашнего скота?
— Был, до поры до времени, — сознался я.
— Что обозначает: «до поры до времени»? — не унимался участковый.
— В подземелье из-за запаха мне стало плохо, я потерял сознание, а, когда очнулся, уже все закончилось.
Я почти не врал. Лишь утаил некоторые детали. Именно те, которые желал услышать лейтенант. Но это — его трудности. Пусть докажет обратное. Фиг у него получится.
— Значит, вы утверждаете, что оружия не видели и выстрелов не слышали?
— Утверждаю.
Лейтенант был взбешен и едва себя сдерживал. Если бы мы были одни, он бы меня ударил.
— Вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний. Я бы на вашем месте хорошенько подумал…
— Думать — ваша работа, лейтенант, — съязвил я. — Мое дело — отвечать на ваши умные вопросы.
Он скрипнул зубами, гася нечто нелицеприятное для меня, что едва не вырвалось наружу.
— Распишитесь.
Его коллега в гражданской форме протянул папку с несколькими исписанными корявым почерком страницами, на каждой из них по его указке я засвидетельствовал, что с моих слов записано верно. Поставил число и размашисто расписался. Конечно, следовало бы прочитать предъявленное творчество, но я чувствовал себя настолько измочаленным, что мне было наплевать.
— Пока идет следствие, вам нельзя отлучаться за пределы усадьбы…
— Лейтенант, вы шутите?
От моей дерзости его передернуло.
— Я нахожусь под арестом?
— Нет, — вынужден был признать он.
— Мне кажется, прерогатива суда накладывать подобные ограничения…
— Мы можем вас задержать по подозрению в соучастии…
— В соучастии чего?
— Убийства! — словно отрубил лейтенант.
— Тогда вам придется задерживать по подозрению всех обитателей дома, да и окрестных сел, наверное, — выдавил из себя.
— Надо будет, задержим, — поддержал коллегу его напарник в штатском, захлопнул папку, и, дернув за локоть участкового, направился к УАЗику.
Похоже, пока меня никто задерживать не собирался, соответственно, и слова насчет ограничения передвижения можно было игнорировать. Если понадоблюсь, найдут, ведь вначале протокола записан и мой адрес, и место работы, и телефоны.
Я еще размышлял, оставаться в поместье или назло лейтенанту плюнуть на все и уехать домой, когда дверь парадного входа распахнулась. Из нее вышел Влад, а следом за ним — усатый капитан. Влад посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но передумал. Усатый подтолкнул его в направлении автомобиля. Правда, усадил не в клетку позади салона, а на заднее сидение, но и дураку было понятно, что речь идет не об увеселительной прогулке.
Вскоре обе машины, милицейская и скорая, уехали, в поместье сразу стало непривычно тихо и тревожно. Даже птицы с насекомыми умолкли, проникнувшись свалившимися вдруг неприятностями.
В доме было мрачно, как перед похоронами. Спонтанное сравнение, отнюдь, недалеко убежало от истины. Мертвеца увезли, но дух его витал где-то рядом, напоминая о тленности всего сущего.
Я пытался тихо прошмыгнуть в свою комнату, но шаги мои казались неприлично громкими и эхом разносились по коридору.
Настроение было, пакостней не придумаешь. Я не мог вспомнить, есть ли у меня коньяк, казалось, он для меня жизненно необходим, но сама мысль, чтобы вернуться в бар наводила ужас. К тому же, вспомнил, что именно в баре последний раз видел Иннокентия Вениаминовича живым. Не то, чтобы меня слишком угнетала его участь, но, все равно, неприятно.
Больше, чем смерть лысого толстяка тревожило задержание Влада. Теперь мне необходимо было покинуть дом. Ведь я здесь только гость, которому далеко не все рады. А коль пригласивший меня хозяин отсутствует, соответственно, и мне здесь делать нечего.
Вот только мог ли я оставить Влада именно сейчас? Спонтанный порыв, поступить вопреки назойливому лейтенанту миновал, едва тот перестал маячить перед глазами. Неожиданно для себя, я понял, что хочу остаться и досмотреть разворачивающуюся драму. Ведь разве смогу я спать спокойно, не докопавшись до истины о появляющемся в моей комнате призраке?
Я уже собрался открыть дверь, когда за спиной раздались шаги.
— Славик!
Я обернулся.
— Славик! — Тома бросилась на меня, халат распахнулся, я почувствовал, что под ним из одежды ничего нет, во всяком случае, в верхней части. Вот только вряд ли она пыталась таким образом соблазнить меня. Тело женщины содрогалось, отнюдь, не от возбуждения, она всхлипнула. Озадаченный ее поведением, я машинально прижал Тому к себе. Затем опомнился, разомкнул руки и поспешно отступил. Но она меня не отпускала. Я увидел, слезинки, стекающие по ее щекам.
— Славик… Что же это делается. Ведь он такой безобидный, он никому ничего плохого не делал. За что его?
Она дрожала, а я не знал, что делать, как себя вести, что сказать. Погладил по волосам, заботливо поправил халат, застегнул верхнюю пуговицу.
— Зайдем, что-нибудь выпьем… — и отворил дверь.
— Славик?
Наталка сидела в кресле возле журнального столика напротив входа. В ее застывшей руке тлела тоненькая сигарета, взгляд, направленный на меня, выражал недоумение.
Еще бы!
— Наталка?
Тома, наконец-то, догадалась разжать пальцы, избавившись груза, я потерял равновесия, пошатнулся и едва не упал.
— Как ты здесь оказалась? — ничего более умного я придумать не смог, а то, что удалось из себя выдавить, звучало более чем нелепо.
— Я, наверное, пойду… — пролепетала за спиной Тома.
— Подожди, — остановил ее я.
Ситуация сложилась неловкая, но мне не хотелось чувствовать себя виноватым. Ничего предосудительного я не делал. Наталка, тоже в последнее время вела себя не так, как я ожидал и надеялся. Соответственно, мы квиты и нет смысла драматизировать. Так рассуждал мой холодный разум, но в то же время нечто иное ощутимо скребло изнутри, внося существенный дискомфорт.
— Тебе нужно успокоиться… — сказал не столько Томе, сколько в расчете на то, что Наталка правильно поймет мою роль в создавшейся ситуации.
Женщина в истерике. Ей необходима помощь. Она нуждается в утешении… Двояко звучит. Оставалось надеяться, что этот термин Наталке в голову не придет.
— Солнышко, плесни, пожалуйста, коньяк.
Я не собирался выпускать инициативу и, похоже, поступил правильно. Наталка машинально потянулась к бутылке, плеснула в один из стаканов и сама подала его плачущей женщине. Теперь она взяла на себя роль утешительницы, соответственно, моя вина, если она считала меня в чем-то виноватым, отодвинулась на задний план. Женщинам нравится быть заботливыми или казаться такими.
— Это она из-за Кеши расстроилась, — объяснил не нуждающееся в объяснении, приблизился к столику и наполнил коньяком еще два стакана.
Наталка подвела Тому к креслу и та послушно в него села. Глотнула коньяк и немного успокоилась.
— Кеша был таким хорошим, вы даже представить не можете, каким он был хорошим… — ее голос дрожал, но чувствовалось, что это уже не истерика.
Присутствие Наталки сыграло свою роль. Тома могла быть слабой наедине со мной, но рядом с другой женщиной она не могла себе позволить даже казаться такой.