Весь вечер юноша провел в общем зале постоялого двора, слушая чужие разговоры. Говорили в тот день в основном о новой жрице и предстоящем ритуале. А еще — о грядущей войне с людьми. Мол, приходит время, когда сирин вернут себе потерянное и отомстят: почти в каждом доме был свой траурный угол, украшенный скорбным свитком с именами сгинувших по вине людей. Чаще всего это были подростки, у которых желание увидеть мир побеждало страх погибнуть, жители приграничья и те, кто сделал своим ремеслом игру со смертью.
Кружки пустели, голоса становились громче — сирин потрясали кулаками, вопрошая собутыльников и богов — сколько? Сколько еще крылатому народу терять своих детей? Злоба и гнев пропитывали воздух вместе с винными парами.
Эли сплетни о войне не волновали. Это казалось слишком далеким и неясным. Не касающимся его самого. О жрице же говорили много, но как-то впустую. Лишь один раз кто-то обронил, что обряд проводят ночью после того, как две сестры выкатят золотой и серебряный диски над горными пиками.
Немного подумав, Эли отправился в свою комнату. Напряжение последних четырех дней принесло свои плоды: юношу буквально шатало от усталости. Ему требовалось хоть немного поспать.
Неизвестно, чем закончится вылазка. Возможно, все-таки придется бежать.
Эли выглянул из окна: солнце уже село за горы, но еще было достаточно светло. Значит, трех мер на сон хватит с избытком.
Юноша быстро защелкал пальцами, вытянул воду из кувшина для умывания, прикрепил ее перевернутым конусом к потолку, дождался, когда первая капля послушно нырнет обратно в кувшин, и, не раздеваясь, лег поверх одеяла: когда от конуса ничего не останется, Эли проснется.
— Ты не невинна, — сказала пророчица.
Иска похолодела. Сердце забилось то ли от страха, то ли от надежды, что укажут на дверь — "око" Юссы должна быть чиста телом и помыслами, ведь ее глазами богиня смотрит на сирин.
Но верховная жрица лишь поморщилась:
— Не вовремя.
Девушка, почувствовав, что не хватает воздуха, судорожно вздохнула и уставилась в пол. Глаза защипало, красные маки на пушистом ковре тут же расплылись в пятна цвета крови. Слезы удержать не получилось, они крупным градом покатились по щекам. Иска поймала одну языком. Во рту стало солоно.
Верховная жрица ее пугала. Пугала цепким холодным взглядом, тем, что с тех пор, как Иску привели в комнату, старуха хорошо, если десять слов сказала. Только сидела и смотрела, не отрываясь, словно пыталась забраться в саму душу Иски. А может и забралась, раз проведала о сокровенном. О чем даже родная мать Иски не знала.
— Ты прилетела не одна. Мальчик с красными волосами, он тебя ищет, — после долгого молчания заговорила жрица. — Он хочет забраться в наш храм. Ты знаешь это?
Иска похолодела. О чем она думала, когда связала Эли клятвой? На что понадеялась?
Пересилив страх, запинаясь на каждом слове, Иска взмолилась:
— Н-не трогайте его! Это я… я попросила!
Но жрица не услышала, она снова смотрела куда-то за плечо Иски. Взгляд был пустой, словно женщина внезапно ослепла. Лишь один раз ее брови дрогнули в удивлении, а уголки морщинистых губ приподнялись в намеке на улыбку. Когда выражение лица вновь стало осмысленным, верховная жрица сказала:
— Ступай. Готовься. Обряд состоится сегодня ночью.
Иска послушно пошла к дверям, но у самого выхода набралась смелости и обернулась:
— Вы же отпустите Эли? Ведь отпустите? Он не сделал ничего дурного! Просто хотел меня защитить!
Жрица ответила не сразу. И не так, как ожидала Иска.
Женщина властно посмотрела на дверь, и та тотчас распахнулась. В комнату зашел высокий мужчина с колючим, внимательным взглядом. Иска уже знала кто это такой. Начальник охраны.
— Сегодня ночью в храм попытается проникнуть рыжеволосый юноша по имени Эли. Задержите его, дайте посмотреть на обряд, а после его окончания проводите… к новой верховной жрице.
Стражник поклонился и вышел. Иска тоже, торопливо присев, выскользнула за дверь. Девушку отвели в отдельную комнату, где уже парила благовониями и горячей водой большая ванна. Иске помогли раздеться, долго терли ее тело шелковой сеткой, умащивали ароматными маслами, растирали голову мягкими полотенцами, осторожно разбирали и расчесывали спутавшиеся кудри.
Девушке было неуютно, она сжималась, чувствуя, что от смущенья горят даже лопатки. Ей не нравились прикосновения чужих рук.
И все-таки голова будущей пророчицы была занята другим. Ей не давала покоя мысль о том, как отважна верховная жрица. Как недостижимо мудра и совершенна. Каких высот достигла ее душа. И что она, Иска, вряд ли когда-нибудь станет столь же достойной служительницей богини, раз сейчас дает волю страхам. А что значат нелепые опасения Иски перед таким ясным, хотя… нелегким, нежеланным будущим по сравнению с тем, что должна сейчас испытывать провидица? Ведь она точно знает, что сегодня умрет.