– Там старый командный пункт (видимо, показывает рукой, но не видно куда). В него нам соваться нечего. Василий, дверь затворяй потише! Готов? Дуй на двенадцать часов, да поосторожнее.
С балконного края скатывалась новая лестница, почти вертикальная, как на корабле, со ступеньками глубиной хорошо в половину подошвы. Слава богу, не более четырёх-пяти маршей. Может, фонарь казака что и высветил, но я следил только за тем, как бы не переломать ноги.
– Трофим, не устал ещё? – спросил генерал, когда наконец кончилось. Я был готов исподтишка пнуть его. – Сейчас найдём транспорт. Ш-ш! Не шумите!
Оглядываюсь по сторонам. Однопутная платформа с низким сводом и необлицованными стенами. Здесь непостижимым образом было светлее – а может, глаза привыкли к подземной тьме?
Краснов, хотя сам утомился изрядно, деятельно растаскивал всевозможный мусор, в преувеличенном беспорядке набросанный у стены: куски фальш-бетона, грубые доски поддонов для кирпича, фрагменты асбоцементных труб, ящики, гипсокартонные листы, обрезки гофры.
Шибанов восхищённо присвистнул:
– Неужто дрезина? Красивенько!
– Тихо ты! – Краснов оттащил в сторону остатки маскировки. Предъявленная моторизованная тележка напоминала самобеглую коляску зари автомобилестроения: с вертикальной колонкой в центре, на которую крепился рычаг управления, похожий на ручку механической кофемолки; с парой сидений, развёрнутых одно против другого (так называемая схема vis-à-vis); и с фарами, прикреплёнными как спереди, так и сзади, – словом, дрезина обладала почти абсолютной симметрией.
Генерал, откинув кожух, проверял аккумуляторы, и пока он увлёкся, отвлёкся, Шибанов взглядом подозвал меня. Когда я приблизился – жестом остановил, рукою указал прямо перед собой вниз. Пыльный пол. Бетонные панели, грубо пригнанные. Мимоходом подумалось, откуда же взялась пыль; ну да она везде проникает, – и я увидел. Неверный световой круг высвечивал отчётливый отпечаток босой ноги. Не помню, кажется, в Шерлоке Холмсе читал: у тех, кто ходит без обуви, растопыренная пятерня ступни. Как раз такая и тут. «Что это… Ш-ш… Что это?!» – «Не зна… – одними губами казак. Жалобно: – Мы сами тут… наследили»
– Так вы говорили, Тоннелепроходчики нам не враги? – внезапно изменившимся голосом поинтересовался он.
– Если бы только те… – Как далеко ни находился Краснов, но я различал в сумраке неестественный блеск его глаз. – Метро существует уже четыре поколения. Мы в полусотне метров от дневной поверхности. – Шёпот старика словно множился эхом. – Ни осадков, ни колебаний температуры. Здесь всё – извечное.
Шибанов легко спустил дрезину с платформы в тоннель, поставил на рельсы. Без фонарика невозможно рассмотреть пугающий след; не пригрезилось ли? Вдруг я догадался, отчего казак (плоховато относившийся к Фимочке, – между нами) позвал меня. Босая ступня в системе Д-6 являлась отпечатком сверхъестественного, необъяснимого, и он нуждался в наружном лоске моей поверхностной образованности («начитанный»), чтобы Трофим развенчал, разжевал, опроверг в разрезе научного атеизма.
С первого взгляда я понял: тоннель не предназначался для пассажирских составов. Рельсы утоплены в бетон, словно трамвайные пути на перекрёстке. Хоть на грузовике проезжай. Отсутствовал нижний токосъём («третий рельс» под напряжением 750 вольт, а на шинах подстанций – все 825).
Краснов уселся на заднюю лавку, развёрнутую в направлении поездки. Нам с Василием досталась передняя – спиною к движению. Управлять мотодрезиной легко: отклоняешь рычаг против часовой стрелки – газ; по часовой стрелке – тормоз. Перемещение почти совершенно бесшумно; лишь стук колёс на рельсовых стыках. «Быстрее двадцати в час гнать бессмысленно. Батареи моментально разрядятся», – пояснил генерал.
Я испытывал ощущения пловца, который секунду спустя оттолкнётся от кафельного барьера и заскользит на спине, а сейчас – напряжённо застыл, подготовляя к мокроте неизвестности свой затылок.
Мы нырнули в чёрную глотку тоннеля.
VII
ЧЕМ сильнее вглядываешься в темноту, тем отчётливей кажется, будто угроза притаилась тут, за твоим плечом, на границе восприятия; даже они, двое мужчин, генерал и казак, то и дело непроизвольно подёргивали головами, почти начиная оборачиваться, но всякий раз волевым усилием брали себя в руки: это означало бы – сделать уступку страху. Неприятные ощущения возникали также из-за того, что мы с Шибановым сидели против движения; скудные ручейки фар едва рассеивали мрак.