Если Вы потерпите неудачу, используя набор Suicide Box™, мы бесплатно предоставим Вам новый!
Компания Suicide Box реализует широкий комплекс благотворительных программ, направленных на улучшение жизненных условий творческой молодёжи.
www.suici.de
Я обратил внимание, что Хадижат очень красива, хотя никогда не заглядываю соседкам в лица, поскольку тогда они могут заподозрить, будто я испытываю касательно них определённого свойства интерес, что совсем не так (ну да, вру). Шоколадная родинка, глаза, как чёрная вьюга, и волосы чёрные, ниспадают в ледяную вскипающую полынью, и линия губ очерчена нежнейшим пухом, который, как я подумал, создаст волнительное чувствование во время прикосновения. «Волнительное чувствование». Хм. Опять красивости, Фимочка. Порадовался, что не успел наплести ей, будто мне двадцать шесть и топ-менеджер, иначе Хадижат могла проникнуться интересом ко мне, а ведь это не входило в твои планы, да, Фимочка? Ты думаешь, я забыл, Фимочка, ты думаешь, я не помню? Ошибаешься, мне прекрасно известно, как ты лежал в жёлтом кресле накрытый скатертью, и отключили горячую воду, и после холодненькой заболело ухо. Да, это было в нашем уездном городе, там была парикмахерская «Филадельфия» на улице Ленина, в которой меня перед выпускным балом обрабатывала молоденькая брадобрейша. Она всё время хихикала, а я назло всем возмечтал заявиться бритым на выпускной бал, но когда уселся, когда смешливая цирюльница спросила: «Что делать будем?» – то я не сумел решиться, в горле натянулось и лопнуло, и, жалкий, пробормотал что-то про модельную стрижку, после чего замолк, замер, заперся. Приёмник бормотал о новой миротворческой операции, пока уборщица не переключила на волну «Радио-Шансон», а когда моя брадобрейша перешла к чёлке, то мне ещё пришлось съехать вниз в кресле, чтобы сподручнее… – конечно, Фимочка, помню, какой ты высокий, а она, девчоночка, низенькая была; и вот её тело оказалось перед моим лицом, и я чувствовал теплоту, исходившую от её молочных желез, – это была физиологическая реакция на внешние раздражители, нет, я не виноват, у тебя нет никакого права упрекать меня. И самое позорное было то, что она почувствовала, принялась нарочно затягивать, всем телом выгибаться: не то чтобы я в семнадцать с половиной лет, с личиком, изрытым фурункулами, заинтересовал её, – нет, она просто хотела выяснить пределы своей власти. Видит бог, я пытался не выдавать себя, мёртво вперился в одну точку, сидел неподвижно; однако мельчайшие признаки, беззаконные в своей ничтожности: лёгкое изменение цвета лица, неестественная напряжённость, – с головой выдали Фимочку. Но я был близок к победе, я долго сопротивлялся животной сущности, и если бы брадобрейша отошла хоть секундой раньше, то я был бы спасён, разум восторжествовал бы. И после, когда школьная директриса говорила на выпускном балу, в городской филармонии, приятственные слова, вручала бесценные грамоты и регалии мне, – я думал, я размышлял до помутнения рассудка, как предотвратить то, что было уже явлено единожды, как заткнуть брешь этой слабости? Может быть, было просто достаточно закрыть глаза?
Надо бы что-то говорить. Но что? Все мысли в голове превратились в серые волчьи хвосты. Вообще-то я «начитанный», читать начал в три с половиной года, и хорошо помню первую книжку, в которой ужасно боялся горящих в темноте глаз волчищь, готовых съесть то ли зайца, то ли солдатского сына. Но о чём я могу рассказать ей? Пересказывать книжки? Или о том, что мне хорошо известно, – так, по крайней мере, советуют; хотя – зачем вообще что-либо изрекать, пыжиться, производить впечатление, – уж лучше молчать, выглядеть безопасным дураком.
– Ты знаешь легенду о призрачном поезде? – прокричал я, перекрывая удары кувалд о рельсы, в ухо Хадижат.
– Нет, – довольно равнодушно ответила она.
Я принялся пересказывать, как однажды, 15-го мая 1935 года, от станции «Площадь Дзержинского» отошёл состав, пассажирами которого были учёные, деятели искусства, молодые командиры Красной Армии, ударники труда, политработники новейших призывов, – люди кристально честные, желавшие счастья Родине, – люди, которым надлежало восстановить Российскую Империю в прежнем державном блеске; среди них были и дореволюционные специалисты, питомцы классической гимназии, создававшие одушевлённую связь поколений; но на следующую станцию, на станцию «Кировская», литерный состав так и не прибыл. Чем ближе приближался он к Чистым Прудам, тем медленнее для него текло время, – так вверх подброшенный мяч замедляет и замедляет скорость, пока наконец, в один краткий и бесконечно протяжённый миг, не застынет неподвижно перед возвратным падением, – а пассажиры ничего не чувствовали, только, может быть, шумело в ушах да смутные картины былей и небылей, воспоминания о будущем, тревожили мысли, как отголосок забытых снов. И на том самом месте, где стоишь сейчас ты, сквозь твой призрачный поезд ежесекундно проносятся тысячи людей, странствующих в обычном времени по призрачному метро, и они оставляют какой-то след в твоей душе – человеческий ветер. И настанет день, когда состав придёт к станции назначения, а для его пассажиров пройдёт не более двух минут; эти посланцы советского прошлого, гениальные учёные, трудолюбивые инженеры, изощрённые контрразведчики займут ключевые посты в науке, экономике, армии – и в кратчайшие сроки водворят основы государственного порядка, установят диктатуру законности. Но они явятся только тогда, когда каждый из нас осознает заблуждения минувших поколений и искупит грехи их, а искупление должно свершиться через страдания.