– Вот я тебя и отвёз. – Уже 1-й Сыромятнический переулок. Здесь находились Вавиловские семенные фонды, эвакуированные из Питера во время наступления генерала Миллера, и здесь очень сильно бомбили.
– А… Так – отвёз?.. Ну, спасибо, конечно. Да, весьма очень… любезно. – Я открыл дверь. Зашумел дождь. Почему же он не переспрашивает про Эрнста Рудина? Ведь я на его вопрос не ответил.
– Нам нужно поговорить с тобой, – сказал Хмаров.
Хотелось возразить, чем же тогда занимались мы всю вторую половину дня?
– Хадижат рассказала мне о призрачном поезде. А о Тоннелепроходчиках и сам знаю, но, к сожалению, не намного больше тебя.
Я неловко застыл, свесив ноги в проёме дверцы. Голову кружило от влажной свежести.
– Однако нам лучше побеседовать в другой раз, ведь ты сейчас так устал, – промолвил он ласково.
Я с удивлением почувствовал, что, вышедши из машины, едва держусь на ногах; глаза прямо закрываются. Он потянулся ко мне из чрева мокрого джипа:
– Странно как! Хадижат потеряла брата, а я его отыскал. Увидимся ещё завтра, накануне праздника.
XVIII
СТОЛЬ позднее возвращение совсем не рассердило Краснова. Динамические картины, так взволновавшие меня этим утром, исчезли.
– К раковине бесполезно прикладываться, – сказал генерал. – Так воды всё и нет. Мастера, что ли, вызвать…
– Шибанов на что?
– Скажи спасибо – он по кухонной части нам каждый день что-нибудь соображает. Василь… понимаешь ли… Ты не чурайся его. Он мне жизнь спас на Риони.
Я побрёл в «свою» комнату. Рядышком, за стеною, раздавался храп: гармоничные люди вроде нашего казака давно видели третий сон.
– Трофимушка!.. – крикнул Пётр Николаевич из кухни. – Курицу в кляре… на сколько печь ставить? Не помнишь, там про курицу – что?
Его техническая безграмотность приводила в ярость. Я ласково заорал:
– А вы упаковку штрих-кодом поднесите – печка и определяет сама, по какой программе готовить.
– Куда поднести?
– К сканеру! Окошко такое фиолетовое. – Ох, темнота!.. Впрочем, «курица в кляре» с нарисованной на упаковке поджаристой и сервированной тушкой на деле была кусками спрессованных птичьих хрящей, костей, кожи и, Шибанов подозревал, даже перьев.
Краснов зашёл в «мою» комнату.
– К сканеру, Трофим?
– Да!!
– Почему ты кричишь?
– Я не кричу. Это вы ничего не понимаете.
– Не говори мне на «вы». Мы же договорились.
– Я и не говорю.
– Хорошо. Разумеется, хорошо. – Он взъерошил мне волосы и неожиданно закричал: – Что ты их какою-то дрянью измазал?
– Это не дрянь, это стайлинг.
– От него вши заводятся. – Генерал неестественно стал кусать губы, потом вдруг заговорил: – Фима, идём на кухню! Курицу поедим.
– А вот у Достоевского герои никогда не едят.
– Зато у Пушкина – Онегин как ест!.. «Да щей горшок…», помнишь?
– Это в «пропущенной главе», исключённой из основного текста.
Пытаюсь предугадать его доводы – про пир у Агафона парирует (из диалога Платона), или про нескончаемую провинциальную гастрономию текстов Гоголя?
Но поняв, что в джиготовке на сём коньке не соперник, он сменил тему:
– Да, правильно! Нельзя на ночь есть, Фима! Пища в желудке гнить будет.
– Не будет. Враньё всё.
– А может, хочешь, я её сюда принесу? Ну, в комнату? Здесь хочешь поесть? Тебе энергию нужно копить.
Спать хотелось ну очень.
– Я в кафе поел.
В кухне, разогрев кушанья, печь истошно запищала.
– Ладно. Завтра ответственный день… Эта встреча…
– С кем встреча? – спросил я машинально.
– А он сегодняшнего прилетел. Ты слыхал про него? Полковник Эрнст Рудин.
XIX
КАК паутина – изморозь по краям окна, проталина посредине. Солнце катится по белым полям – перекати-поле. Таким покоем веет от морозной равнины, что кажется, и в вагоне мёртвая тишина. Ни стука на стыках рельс, ни разговоров. Зима. Мы неподвижны, мы – центр мира. Только солнце движется где-то там, в белизне, вращается вокруг нас.
Мне почти двенадцать. Ещё не стыдишься ходить за руку с мамой. Она рядом, вот же она. Чуть подальше – отец. Вытягивать шею, чтобы посмотреть на него. Он с краю, почти съезжает в проход: я, взобравшись с ногами, разлёгся на полтора места, головой на маминых коленях. Укрыт отцовской курткой-«аляской», в рукавах вязнут руки. Тепло. Мы занимаем целую лавку в общем вагоне.