Полковник Рудин усмехнулся, но его взгляд не выражал какой-либо эмоции:
– Да, вполне в его духе – отдать на заклание детей. – И, не сделав малейшего перехода, разразился выкриком: – Где ваши телехорьки?!
– Выставляют баланс белого, господин полковник…
– Пускай они утрут слюни и заснимут сюжет! Хоть в конце-то концов! Должны мы как-нибудь информировать наших иностранных партнёров и мировое сообщество? Я оснастил ТК-холдинг новейшей техникой!
– В том-то и затруднение, господин полковник… Они ещё с ней… не сработались.
– Вы полагаете, может быть, – обратился он прямо к офицеру, – что моё благорасположение принесло вред? Вы так полагаете? – Офицер казался особенно побледневшим на фоне чёрной униформы, но внезапно Рудин отмахнулся вяло и с усталостью: – Впрочем, это совершенно не важно, это не имеет никакого значения, они всё равно не расскажут, где настоящий Краснов, – ни даже вот он, ребёнок: вы видите, мой бывший соратник не остановился ни перед чем и поколебал невинную душу! Арестуйте.
Ребёнок, это стало быть ты, Фима… Но ребёнок, который и под пытками не выдаст своего деда!
– Прикажете санкционировать конвенционное применение ограниченного воздействия? – протараторил офицер.
– Только не для мальчика. На нас Европа вся смотрит. – Посмотрел на меня. – Как там в школе у вас? Часы сексуальные нормально преподают?
За слова «мальчик», «ребёнок» и «школа» я возненавидел Рудина ещё сильней, чем тогда, когда он этими же словами остановил бойцов, хотевших, после Шибанова и Хмарова, защёлкнуть меня наручниками.
– Вы официально обвиняетесь в измене родине, в попытке свержения конституционного строя, в покушении на жизнь высших государственных деятелей. Сверх того как военнослужащие вы обвиняетесь в нарушении присяги. Но все эти мелкие проступки ничто по сравнению с виной вашего командира, а моего несчастного друга Петра Николаевича Краснова: он пошёл на предательство. Сугубо из одной прихоти начал играть жизнями не только миллионов сограждан, а и своих даже наиболее причастных соратников. Он ведь совсем не молод, вы знаете это: он более чем в летах. Какой смысл подбираться к власти сегодня, когда если завтра окажется не по силам держать её в одряхлевших руках? Но у него предусмотрено. Видите, нам все известно.
Я не понимал, для кого он всё это говорит? Для Шибанова и Хмарова? Они и так в курсе. Для съемки сюжета? Но разве камера уже включена? Ну не для меня же.
– Технология позволяет не только поменяться обликами, но и – личностями, – тоном мой классной дамы продолжал он; вообще меня поражали эти моментальные, без каких-либо промежуточных стадий, перепады настроения и голоса. – Перезаписать информацию с одного головного мозга на другой. Правда, в отличие от ваших предыдущих фокусов, это – по естественным причинам – будет необратимо, и, кроме того, потребуется генетическая совместимость реципиента и донора, – то есть, попросту говоря, они должны быть родственниками. После интродукции воспоминаний донора в головной мозг реципиента, личность последнего перестанет существовать. – Рудин выхватил из поясного чехла карту памяти (поясной чехол, жутко по-старпёрски, подумал я): – Можете ознакомиться! Вот аудиозапись! Он уже договорился о времени операции! А если одна болванка не подойдёт – найдётся и другая, чуть-чуть помоложе.
Я наконец начал хоть что-то понимать: мой брат Хмаров и дед Краснов поменялись лицами и готовились поменяться личностями, чтобы молодость и сила первого стали вместилищем опыту и мудрости второго. Вот почему Хмаров не заводил семью, детей и хотел хотя бы меня братом, – готовился принести жертву для спасения родины. Мой двоюродный – один из последних героев нашей обезгероевшей страны.
Потом я сообразил, для чего они так внезапно разыскали меня в северном городке. Логично, всегда нужен вариант «б».
С бесконечным состраданием полковник Рудин осматривал нас, поверженных, одного за одним, одного за одним. Гостиная, где вежливо усадили на пол, покуда производился обыск (одною из понятых была ведьма-швейцариха с бумажным детективом в кармане), – словно уменьшилась до привычных размеров, когда я перестал замечать всё это множество излишних людей. Накатило оцепенение – оттого, наверно, что ночью было непривычно и тяжело спать в одежде, столь напоминающей униформы тех. И ты знаешь, Василий Шибанов, он тебе просто завидует, он завидует молодости, силе и красоте; он подумывает украсть это у тебя. И ты знаешь, Николай Хмаров, тебе уже двадцать семь, ты мог бы создать семью, начать своё дело, но он не отпускает, потому что не в силах без тебя обойтись, однако же и не поручает сколько-нибудь значительных дел, потому что боится: ведь ты намного сильнее, намного сильнее, чем он, – и вполне мог бы, когда пройдёт моё время, сделаться величайшим человеком современности…