– А я думала, Каганович на карту города чашку с кофе поставил.
– Потом начинается научная часть, в которую плохо вник. Стало быть, в двух путевых тоннелях должны были смонтировать установки по ускорению заряженных частиц, типа как в большом адронном коллайдере, только по-настоящему. Там-то тупо распилили сто миллиардов марок, ну и раз в полгода пресс-релизы пуляют: сломался, мол, или ой, заглушили, потому что появится чёрная дыра!
– Trou noir, старик Фройд бы одобрил.
– Не перебивай! Что бишь я… Два пучка заряженных частиц, циркулирующие в противоположных направлениях, создадут завихрение, которое изменит свойства пространства и времени в центре Кольца. Позволит Потрясателю Вселенной обрести бессмертие.
Только глупец может полагать, будто наше метро – обычное средство транспорта. Оно строилось не затем.
Однако Потрясатель Вселенной покинул мир до того, как успели завершить Кольцевую линию: последние участки, замкнувшие окружность, были сданы в эксплуатацию лишь к 1954 году. Примерно тогда и… в общем, до конца не понятно, случилось ли самопроизвольное возбуждение контура – или то был намеренный эксперимент… Одним словом, в зону флуктуации попала бригада метростроевцев. И произошла стагнация всех биотических процессов их организмов; они словно выпали из потока времён. Подобной же консервации подверглись душевные побуждения, мысли, которые сопровождали Тоннелепроходчиков на последний миг. С тех пор Тоннелепроходчики, не ведая иных чувств и усталости, обречены бесконечно прокладывать подземные магистрали, – вечно молодые реликты навсегда ушедшей эпохи. Именно поэтому строительство секретных коммуникаций, так называемого Метро-2, продолжалось и в девяностые годы – наверное, то-то поломали головы советологи-аналитики, находя всё новые вентиляционные шахты на спутниковых фотографиях; очевидно, кое-кто снабжал Тоннелепроходчиков расходными материалами и оборудованием: ведь не пропадать, в самом деле, энтузиазму! – Хмаров наигранно засмеялся.
Хадижат бесцветным и ровным тоном прибавила:
– Ты не досказал. Тоннелепроходчиков можно пробудить к жизни. В легенде особо указано, что все они – уроженцы этого города.
– Сущая правда, – серьёзно заявил Хмаров, – я всегда полагал, данная подробность играет важную роль.
– Неподалёку отсюда находится один из холмов: один из тех семи, на которых воздвигнут город. И ещё говорят, на холме был источник…
– Сейчас там Хитровская площадь.
– Вот только отыскать ключ может не всякий человек. Он должен быть и сам чист и не замутнён, как родник.
– Да, вполне вероятно. – Хмаров поднялся, держа в одной руке бутыли, в другой – запасной ключ от входа в бомбоубежище, только что принесённый швейцарихой после изнурительных поисков.
Они всё время говорили так, будто я отсутствовал. Совершенно верно: вода, набранная мною, способна растормозить жизненные процессы в телах Тоннелепроходчиков, потому что богата, как я полагаю, дейтерием, – а впрочем, какая разница чем, откуда вообще бы знать. Сейчас Хмаров спустится в бомбоубежище, откуда имеется выход на секретную линию, вернёт к полнокровной жизни бригаду метростроевцев и с её помощью разберётся с отрядами ландсвера.
Хадижат закричала:
– Как так? Ему следует совершить это – помнишь, ты сам говорил!..
– Ну да, ну… Мой брат может пострадать… если начнётся бой… – процедил Хмаров, отвернувшись, – к тому же он всё равно не применит силу по назначению! – И, совсем уходя, добавлял неразборчиво: – But I will… Он слишком прекраснодушен…
«Он» в словах Хмарова – это кто? Кому следует «совершить это»? Кто – прекраснодушен?
Хадижат молча и, как мне показалось, пренебрежительно смотрела на меня, словно как моя мама смотрела когда-то на моего отца, едва тот в очередной раз оказывался бессилен что-либо предпринять.
Потом, поправив причёску, она спросила:
– Проводишь до Чистых Прудов?
Может быть, ожидала – возьму её под руку, но пускай не думает, будто я за ней намереваюсь ухаживать.
В уличной витрине по телевизору выступал Краснов. Полагаю, он объявил о формировании нового правительства, смене стратегических приоритетов и какой-нибудь иной мелочи. Однако его слова больше не долетали до моих ушей, а доверительные, но строгие взгляды отныне были обращены не ко мне.