Известно, что первоначальный суровый режим содержания Жанны в заключении был позднее значительно смягчен. Сторожившие ее тюремщики и английские солдаты часто уходили пьянствовать в ближние таверны, оставляя ее одну. Хотя Жанна отказалась дать обещание, что не предпримет попытки бегства, к ней допускали посетителей, которые могли способствовать побегу. К узнице хорошо относилась жена герцога Бедфордского, являвшаяся сестрой герцога Бургундского. Она запретила тюремщикам жестоко обращаться с Жанной, приказала доставить ей женское платье, а ведь обвинение, что Жанна снова надела мужскую одежду, послужило предлогом для вынесения ей смертного приговора. Благосклонно относилась к Жанне и герцогиня Люксембургская, принадлежавшая к бургундской партии.
Традиционная версия гибели Девы роль главного злодея отводит епископу Кошону. Именно ему герцог Бедфордский поручил оформить судебной инсценировкой расправу над Жанной. Сторонники ревизионистской версии согласны, что Кошон инсценировал судебный процесс, но, добавляют они, с целью не погубить, а спасти Жанну. Черную репутацию Кошону старались создать другие участники суда над Девой, пытаясь выгородить самих себя. Ранее же, до и во время процесса, в глазах современников Кошон вовсе не был ни продажным интриганом, ни проходимцем. Он пользовался уважением в кругах светской и духовной знати, в том числе и среди приверженцев Карла VII. Кошон собрал для участия в процессе много авторитетных теологов, принадлежащих к разным духовным орденам, епископов, настоятелей монастырей и других представителей церковной иерархии, не опасаясь, что они испортят разыгранный им спектакль. Жанну, не в пример другим проповедникам, в отношении которых у английских властей расправа была короткой, не подвергали пытке (хотя и водили для устрашения в пыточную камеру). А применение пытки было нормой тогдашнего судопроизводства, особенно инквизиционного. Интересно, что от участия в процессе уклонился генеральный инквизитор Франции Жан Граверен. Было ли это вызвано нежеланием вмешиваться в дело, являвшееся яблоком раздора между двумя воюющими сторонами, исход борьбы которых нельзя был предвидеть заранее, или, как считают сторонники ревизионистской версии, результатом сговора Кошона и Граверена с целью создать предлог для пересмотра приговора? Кстати, Жанне в нарушение соблюдавшегося обычая не разрешили иметь адвоката — это опять-таки могло иметь целью не поставить подсудимую в невыгодное положение, а, наоборот, создать предлог для кассации. И таких поводов было более чем достаточно, что было использовано впоследствии советниками Карла VII при аннулировании приговора руанского суда.
Не надел ли Кошон личину врага Орлеанской девы, чтобы ее спасти, не затрагивая прямо интересов своих нанимателей-англичан? Зачем было ему затевать такую сложную игру? Ну хотя бы из тех же мотивов, которые, вероятно, побудили генерального инквизитора Франции уклониться от участия в суде над Жанной. Из стремления обеспечить свои интересы, если счастье повернется в сторону французов, Кошон, говорят сторонники ревизионистской версии, стремился спасти жизнь Жанне. Иначе он не приговорил бы ее вначале к тюремному заключению, поскольку не мог быть уверен, что она попадется в подстроенную ловушку, позволившую бы обречь подсудимую на казнь. Жанна несколько раз заявляла судьям, что, если бы они лучше знали, кто она, им не захотелось, чтобы они были ее обвинителями, что Бог наверняка покарает их. Кошон позволил ей задерживать на несколько дней ответ на заданный вопрос, чтобы она могла посоветоваться с «голосами». Были ли эти «голоса» рупорами небесных сил, как полагала Жанна, либо они были явственным проявлением козней дьявола, как считали судьи, либо, наконец, как уверяют поборники ревизионистской версии, это были голоса людей, посланных французским двором для контактов с обвиняемой? Если действительно дело шло не о галлюцинациях, установление связей с Жанной вряд ли могло происходить без молчаливого согласия Кошона. В чем же заключалась причина столь настойчивых попыток поддерживать эти связи? Здесь, отвечают авторы ревизионистской версии, вступили в действия, так сказать, «права благородной крови», столь важные для дворянства той эпохи.