Отблески огня подрагивали на его закованном в металл теле. На шлеме и поясе, у горла и на перчатках. Он был невысок, и ширина плеч делала этот недостаток еще более заметным — руки и плечи его словно предназначались человеку повыше его, пожалуй, на треть. Броня его напоминала кольчугу, но охватывала тело так плотно и мешала движениям столь мало, что казалась выкроенной из какой-то ткани. Шлем венчала птица с распростертыми крыльями. Или это и в самом деле живая птица, только застывшая в неподвижности? Саймону показалось, что глаза горделиво поднятой головы с мрачной жестокостью поблескивают в его сторону. Гладкая чаша шлема, на которой сидела птица, переходила как бы в кольчужный шарф, охватывавший шею воина спереди и сзади. Шагнув к ним, он нетерпеливо потянул его в сторону, открывая полуприкрытое кольчужной сеткой лицо, и Саймон понял, что не так уж и ошибался. Воин в шлеме с ястребом был молод.
Молод-то молод, но и опытен. Не отрывая оценивающего внимательного взгляда с Саймона, он спросил что-то у женщины, речь явно шла о нем. Та отвечала целым потоком слов, даже рукой нарисовала какой-то знак между ним и Трегартом. Выслушав ее, прибывший прикоснулся к голове, явно приветствуя Саймона воинским салютом. Но командовала здесь она, его спутница.
Указав на воина, она продолжила обучение:
— Корис.
Ничем, кроме имени воина, это слово быть не могло. В ответ Саймон ткнул себя в грудь большим пальцем.
— Трегарт. Саймон Трегарт. — Он ожидал, что теперь свое имя назовет она.
Но женщина просто повторила:
— Трегарт, Саймон Трегарт, — словно стараясь запечатлеть эти слова в памяти. И раз она не назвалась, он сам попытался перехватить инициативу.
— Кто? — спросил он, указав на нее.
Воин по имени Корис вздрогнул, рука его потянулась к поясу за оружием. Женщина тоже нахмурилась, и выражение ее лица стало холодным и далеким, и Саймон понял, что сделал грубую ошибку.
— Простите, — извиняясь, он протянул руки вперед, надеясь, что его поймут. Он чем-то обидел ее, но лишь по неведению. Должно быть, женщина поняла это, потому что немедленно объяснила что-то молодому офицеру, однако его взгляд приязни к Саймону более не выражал.
С уважением, отнюдь не соответствовавшим ее лохмотьям, но полностью отвечавшим повелительной манере держаться, Корис подсадил женщину позади себя на круп жеребца. Саймон уцепился за пояс другого гвардейца, держаться приходилось крепко — они неслись в ночной тьме по речной долине чуть не галопом…
Саймон мирно лежал на спине под грудой одеял, уставившись невидящими глазами в завитушку резного балдахина над головой. Только по открытым глазам можно было понять, что он уже не спит. Старая способность мгновенно сбрасывать с себя даже самый глубокий сон не оставила его и в новом мире. А теперь он перебирал впечатления, пытался что-то понять, хотя бы просто свести воедино факты, сложить цельную картину мира, что окружал эти каменные стены возле массивной кровати.
Эсткарпом называлась не речная долина — вдоль дороги, ведущей к границе, располагались зубчатые форты, готовые отразить врага. В них они меняли коней, ели, чтобы вновь скакать, повинуясь неведомой Саймону срочной нужде. Наконец перед ними предстали круглые башни, серо-зеленые в лучах восходящего солнца: как трава, из которой они вырастали. Сторожевые башни, охватившая город стена и дома гордых и высоких людей, темноволосых и темноглазых, как и он сам, народа с осанкой властителей и странной печатью древности на лицах.
Когда они въезжали в цитадель Эсткарпа, Саймон был утомлен в такой мере, что телом его правила усталость, и в мозгу остались только какие-то обрывки впечатлений. Но главным было ощущение древности, столь давнего прошлого, такой старины, будто и сами башни и стены вырастали из каменного хребта этого мира. Он бывал в старинных городах Европы, ходил по дорогам, что помнили поступь легионов Рима. Но здесь эта чужестранная аура древности сказывалась куда сильнее, и Саймон все не мог смириться с этим.
Его разместили в одной из внутренних башен, массивном каменном сооружении, в котором торжественное величие храма сочеталось с неприступностью форта. Он едва помнил, как приземистый офицер Корис привел его в эту комнату и указал на кровать. А потом… темнота.
Темнота ли?
Саймон слегка нахмурил брови. Корис, комната, кровать… И все же в сплошной резьбе над головой он обнаруживал теперь символы, вдруг ставшие знакомыми, сложное сплетение их теперь словно обрело смысл, понятный ему.