— Меня не волнует, как ты выглядишь, В'Эйдан. Я люблю тебя таким, какой ты есть.
Эти слова ранили его.
— Ты не реальна, — сказал он, своим надорванным голосом. — Моя драгоценная Эрин не может любить монстра. Никто не может. Она — совершенство и свет, а я…, я — ничтожество.
Он задрал морду к потолку и взревел.
— Будь ты проклят, Аид! Как смеешь ты так издеваться надо мной, ты ублюдок! Разве тебе не достаточно того, что каждая минута вдали от нее — невыносимая мука для меня? Я заслуживаю того, чтобы мне была предоставлена возможность страдать спокойно.
Эрин не отпускала его.
— Это не иллюзия, В'Эйдан. Я хочу, чтобы мы вернулись домой. Вместе.
Слезы хлынули из его распухших век, безжалостно жаля их. Это была жестокая ложь. У него никогда не было дома. Никогда не было любви.
Он с силой рванул цепь, которая душила его, на секунду испытав дикую потребность снова оказаться с Эрин в ее снах. Это был единственный за вечность период, когда он был счастлив.
— Послушай Эрин, я осужден на муки ада. У меня не осталось никакой власти. Совсем ничего, чтобы можно было предложить тебе. Ты должна уйти. Если ты пробудешь здесь слишком долго, то они могут не разрешить тебе покинуть это место.
Эрин разглядывала его холодную, темную тюрьму, смердящую и склизкую. Ей ни разу не встречалось более отвратительного места. Ее самый жуткий кошмар — это застрять в такой вот пещере с драконом.
Но если это необходимо, чтобы быть с В'Эйданом, тогда она не задумываясь сделает это.
— Я не собираюсь бросать тебя снова.
Он поднял голову, и она могла поклясться, что он пытался разглядеть ее.
— О чем ты говоришь?
— Я говорю, лишь то, что если ты не можешь уйти со мной домой, тогда я останусь здесь с тобой. Навсегда.
В'Эйдан был ошарашен этими словами.
— Ты не сознаешь, что делаешь. — Он указал на нее когтем. — Прочь!
Она не двинулась с места.
— Я не оставлю тебя.
Он взял ее руки в свои лапы и прижал к себе.
— Если ты действительно любишь меня, Эрин, то не останешься здесь. Каждый миг меня будет мучить знание о том, что ты оказалась здесь из-за меня. Пожалуйста, любимая, молю, уходи, не оглядываясь.
Эрин сидела в нерешительности, держась рукой за его коготь. Как ей оставить его здесь, зная, что никто больше не поможет ему? Не облегчит его страдания?
Подойдя М'Ордант, вырвал ее из объятий В'Эйдана и вывел в проход, где держал ее до этого.
В течение нескольких минут В'Эйдан совсем не шевелился. Затем он поднял голову, пытаясь озираться.
— Эрин? — позвал он тихо. — Ты все еще здесь?
М'Ордант жестом показал ей молчать.
— Она уже ушла.
Губа В'Эйдана затряслась от грусти.
— Ты отправил ее домой?
— Да.
— Спасибо.
Он свалился на пол, как будто последние силы покинули его.
— Скажи мне, — попросил М'Ордант. — Почему ты не захотел, чтобы она осталась с тобой?
— Тебе этого не понять.
— Не понять, чего?
— Любви.
М'Ордант фыркнул.
— Что Скотос может знать о любви?
— Абсолютно ничего… — Он сделал глубокий вздох. — И в то же время все. Я не мог просить ее остаться здесь, зная, как это место пугает ее.
— Но тебе же хотелось, чтобы она осталась?
В'Эйдан еле заметно кивнул.
— Больше, чем вернуть себе свободу. А теперь, оставь меня, брат.
Эрин утирала слезы с лица, всматриваясь в лицо М'Орданта. В ее глазах светилась надежда.
— Можно мне остаться? — прошептала она так, чтобы В'Эйдан не услышал ее.
С каменным лицом, М'Ордант отрицательно покачал головой и вывел ее из помещения.
— Это не в моей компетенции.
— Тогда, в чей?
Он отказался отвечать.
— Ты должна уйти.
— Я не покину его, — произнесла она, с непоколебимостью в голосе. — И никто не остановит меня.
Очнувшись в своем офисе, Эрин поняла, что это были ее последние слова. Имея дело с греческими богами, человеческая воля мало что значит.
Убитая горем, она плакала, думая о В'Эйдане в аду и том факте, что она была причиной этого.
Но хуже всего было то, что она абсолютно ничем не могла помочь ему. Ничем.
— В'Эйдан.
В'Эйдан стиснул зубы, услышав голос Гипноса. Он припрятал венок Эрин под ближайшим камнем, чтобы не дать богу увидеть его и отобрать, как он поступил с фотографиями.
Это все, что осталось у него в память об Эрин, и ему была невыносима мысль, что он может утратить его. Он заставил себя подняться и приглушить горе, которое душило его.