— Здравствуйте, — сказал Павлик и, испугавшись, что голос получился писклявым, грубо добавил: — А чего у вас тут так… запущено.
— Вот ты возьми и распусти. — Отец Григорий опер сапку о стену и устало опустился на лавку. — Каждый норовит поругать, а помочь — добровольцев нет.
Он достал старый носовой платок и вытер лоб.
— Было тут хорошо раньше. Икона даже позолоченная была. Только когда голод в Поволжье начался, я ее отдал. Не забрали — сам отдал. Пусть и святая вещь, но, поверь, ни одна вещь на свете не стоит человеческих жизней, прости меня, Господи.
Отец Григорий перекрестился.
— Сейчас кто сюда ходит? Раз-два и обчелся. Паства по домам разбежалась.
— Ну и что? — сказал Павлик. — Религия — опиум для народа! — Он не знал, что означает слово «опиум», но подозревал, что что-то очень нехорошее, как самогон, который отец пьет по праздникам. — И… это, Бога нет!
— Ты в этом уверен? — улыбнулся отец Григорий.
— Да!
— А почему?
— Ну, так в школе говорят. Это антинаучно!
Отец Григорий спрятал платок и достал гайку. Сжал ее между указательным и большим пальцами и посмотрел сквозь отверстие на Павлика.
— Лучше скажи, ученая голова, как ты это делаешь?
Павлик нахмурился.
— А как вы папу лечите? — с вызовом спросил он.
Отец Григорий встал и неожиданно погладил Павлика по голове. Рука, прикоснувшаяся ко лбу, оказалась грубой и шершавой, как у папы.
Это случилось после того, как купили Люську. Павлик пас ее на дальнем пустыре. Люська была козой упрямой и вредной — того и гляди, боднет под коленки. Зато молоко по утрам она давала — вкуснее не бывает.
«Ладное молоко», — говорил отец Григорий, когда Павлик приносил ему кружечку.
О побеге заключенных из городской тюрьмы Павлик узнал позже, но в то утро никак не думал встретить на пустыре двух чужих дядек.
— Хорошая коза, — сказал первый дядька.
— Что с мальцом будем делать? — спросил второй.
Бежать? Но как? Догонят. Павлик сунул руку в карман.
— Ясно что. Выдаст, уйти не успеем.
В руке у одного блеснул нож. И тут Павлик по-настоящему испугался. Вокруг одуванчики цветут. Телега сломанная валяется. Солнце на небе яркое. Умирать не хочется. Но Люську отдавать убивцам нельзя — столько денег на нее копили. В кармане у Павлика лежало сокровище — английский перочинный нож, папин подарок. Надо выхватить, раскрыть лезвие и драться. Пальцы прикоснулись к металлу. По руке пробежали колючие ежики. Поднялись к плечу, покатились клубками по спине. Затылок обдало холодом. Сейчас Павлик выхватит папин подарок…
Нож раскроется, блеснет в воздухе и угодит в плечо первому убивце. Дядька схватится за рану, сквозь пальцы потекут струйки крови, как тогда, когда Павлик пробил вилами кожу на ладони. Потом Павлик подхватит заржавевший обод колеса, лежащий у сломанной телеги. Обод большой, тяжелый, хорошо по дядькиному лбу приложится. Металла вокруг много: гвозди в телеге, подкова под большим лопухом. Главное — не бояться.
Павлик закрыл глаза.
— Ме-е-е!
— Держи ее! За ноги держи! У-у, шавка.
— Ме-е-е!
И всхлип. Не человеческий. Страшный. А потом: кап-кап, кап-кап — капли падают и разбиваются о лежащую среди травы крышку консервной банки. Если раскроешь глаза, то увидишь повисшую на руках у дядьки Люську с перерезанным горлом.
— Зар-раза, таки выпачкался. Уходим быстрее!
Перочинный нож, обод, подкова — они связаны невидимой нитью. Создают панцирь, укрывающий Павлика от всего мира. Павлика нет. Его не существует. Он за прочной броней, отгородившийся от страхов. Где-то там, во внешнем мире, про него забыли. Там режут Люську и льется кровь. Но здесь тихо и спокойно, только громко колотится сердце. Надо лишь выждать, пока убивцы уйдут.
Панцирь рассыпался с едва слышным звоном, как тонкое стекло. Мир встретил пятнами крови на земле и мыслью: «Что я скажу маме?»
— Сильно мать убивалась? — спросил отец Григорий, когда они сидели на лавочке возле церкви.
Павлик всхлипнул. Он бросил на землю несколько крошек для стайки воробышков, что весело прыгали и щебетали на теплой земле.
— Не плачь, — сказал отец Григорий. — Она была рада, что ты жив остался. А коза — дело наживное. Ну, перестань. Есть такие моменты, когда каждый может испугаться.
— Папа бы не испугался! Вы бы не испугались!
— Я? — нахмурился отец Григорий. — Еще как бы испугался! Что я могу сделать против двух здоровяков? Зато я умею фокусы сотворить, хочешь, покажу?