— Это тхак. Смотри, смотри!
Катя смотрит. Вода в ведре уже абсолютно прозрачная, только на стенках осталась тонкая корка спрессованного ила. Зверек пьет, с хлюпаньем втягивая воду, а потом повисает на краю ведра, смотрит на детей блестящими глазами, и Кате кажется, что он смеется.
— Водочистка, — тянет потрясенная Катя.
— Ага, — соглашается Тами. — Только не говори никому!
— Почему? — удивляется Катя.
— Меня отец убьет, если узнает. Тхаков нельзя ловить и тем более показывать чужакам. Раньше воды не было, только ил, людям нечего было пить. Тогда Создатель отрезал волосы и бросил на землю — так появились тхаки. Вот, — Тами слегка смущается, отворачивается к реке. — Я тебе показал, потому что ты мой лучший друг. Так что поклянись, что никому не скажешь.
— Клянусь, — говорит Катя, — можно, я его еще поглажу?
Мягкая, густая шерстка, такая красивая, такая гладкая. Водочистка фыркает, и ее мех вдруг становится мокрым и грязным, липнет к пальцам. Катя брезгливо отдергивает руку, и что-то больно ударяет ее в бок.
Катя уворачивается от ноги, занесенной для нового удара, и оказывается лицом к лицу с Полем. Он лежит на спине, его волосы, такие светлые и мягкие, перепачканы красным. Катя отшатывается, кровь отливает от лица. Голубые глаза Поля открыты, и Кате кажется, что он смотрит на нее насмешливо и нежно.
Катя поплотнее запахивает халатик.
— Не смотри на меня, — улыбается она, — я еще не умылась даже — Амико заняла душ.
Поль развалился в кресле, солнечные зайчики прыгают по волосам, смешливо сморщенному носу, по светлым стенам холла. Катя с наслаждением подставляет руки под блики земного солнца: завтра они летят на Сайву, и долгие два месяца практики им будет светить чужая звезда.
— Ну, раз нельзя смотреть на тебя, посмотрю новости, — говорит Поль и щелкает пультом.
Экран оживает, и Катя, присмотревшись, вскрикивает: камера плывет над знакомой биостанцией, зависает у разбитого окна — за ним бывшая папина лаборатория, столы перевернуты, на полу блестят осколки стекла, ветер шевелит обрывки бумаги и пленки. Диктор тревожно бубнит: «новые нападения на тхакофермы… есть жертвы…» На дорожке между пустыми вольерами, уткнувшись лицом в красную глину, лежит человек в синем халате — и рядом мертвый тхуканец. Крупный мужчина в форме гневно кривит лицо: «Земляне не допустят разграбления тхакоферм. Мы не завоевываем Тхукан, мы боремся за выживание. Земле нужны водочистки, и горстка религиозных фанатиков-дикарей нас не остановит».
Катя отводит глаза, теребит пояс халата.
— Они ведь не разбирают даже, где фанатики, а где мирные, убивают всех…
— Они все фанатики, Катя.
— Да, наверное… Я понимаю, что другого выхода нет, наверное, но так же нельзя… Я не могу… — Катя вскидывает глаза на экран, и ей кажется, что щека военного измазана кровью. — Поль, выключи, пожалуйста.
Поль хмыкает, но послушно щелкает пультом.
— Ты говоришь прямо как наши чокнутые гуманисты. Они готовы угробить Землю, лишь бы дикари не пострадали… Катя, это же не люди! Они убивают землян, всех подряд, всегда и везде! Или мы, или они — понимаешь? Раз они не захотели договориться…
— Я понимаю. Но они же не все такие, не все! Среди них есть очень хорошие, я уверена, что они пытаются договориться! Просто они же не могут справиться… Я не знаю… Понимаешь, Поль, какую сторону не считай правой — все равно потом будет стыдно.
Поль моргает светлыми ресницами, пожимает плечами. Тишина давит, и Катя, зажмурившись, мотает головой, отгоняя мучительную картинку: взрослый Тами, грубый, сильно и плохо пахнущий, в заляпанной глиной одежде, со злобной ухмылкой стреляет в землянина.
Падает второй пилот, загребая побелевшими пальцами грязь. Остальные земляне сбиваются в кучу, и Катя слышит всхлипы Амико.
— Думаю, теперь они зашевелятся, — говорит Тами, засовывая бластер в кобуру. — Мы просто хотим, чтобы вы ушли, — говорит он. — Ведите себя благоразумно, и мы вас больше не тронем. Если земляне улетят с Тхукана — мы вас отпустим.
«Наивные идиоты», — шепчет Амико. Тами не слышит.
— Если вы уйдете, мы простим вам то, что вы сделали с тхаками, — продолжает он.