— Кто?!
(Аж закляк я от этого вопроса. И что мне, скажите на милость, ответить?)
— Ну, не местный, само собой, — говорю осторожненько, как с человеком, у которого рассудок слегка повредился. — То-то и оно, что руанское Преосвященство здесь хвост набок, лапки врастопырку. Так ведь для нас это и славно: раз уж так вышло, что всем заправляет епископ из Бове…
— А-а… — И снова смешок, странный такой. — Для тебя он, конечно, Преосвященство. В смысле — не судья. Пастырь Хряк. Кошон, свинища из Бове. А я-то все думала, когда же его рыло из-за угла вылезет. Выходит, дождалась. И что же, тебя прямиком к нему привели? Тайно да небось еще до рассвета? И он тебе, чаду-простецу, сразу все объяснил: как скорбит он о моей судьбе, до чего в тягость ему судейская мантия и сколь желал бы он натянуть нос вконец обнаглевшим годоям!
— Нашла простеца — благородная госпожа, понимаешь! Между прочим, именно так все и было. Только он больше не про годоев говорил, а про… этих… Чже… Бохэмитов… Язык вывихнешь, короче.
— Про чехов. — Уродское слово она выговорила почти без запинки. — Про богемских еретиков.
— Во-во. Он, говорит, с их отцом-совратителем, по птице гусь названным, словесами мерялся аж в ту пору, как мы с тобой еще под лавку не хаживали. И, говорит, совсем ему поперек души… сейчас, как это… а, отправить в огонь те уста, которые изрекли: «Спустя долгое время после начала деяний ваших стало ведомо мне…»
— «Иисус, Мария! — поправляет. — Сейчас, спустя долгое время после начала деяний ваших, стало ведомо мне, Деве, что отпали вы от истинной веры и сделались еретиками, сарацинам подобными»…
…И — будто вспышка в лицо, звон в ушах, в голове, во всем естестве. Как незапамятно давно, полжизни назад, при Жаржо. Как давеча, на мосту через эту их Крши-во-клат-нице, где оставили мы Малыша. Но выдержал шлем, и тогда, и тогда, и вот сейчас, ага.
«…Отвергли истинное учение, предавшись позорным и незаконным суевериям; и, исповедуя и распространяя их, нет ни единого гнусного деяния, равно как злодейской гнусности, от которой вы бы воздержались».
…А мечу и рукам не привыкать, они сами все делают, и вот уже отлетает кто-то, валится другой, а третий — это он меня и угостил — замахивается повторно, но клинок быстрее цепового била, и падает наземь длань в сермяжном рукаве, отсеченная по плечо: цеп она так и не выпустила. Ну и держи себе, мертвячина, для мертвяков сейчас ваши шипастые кропила. Они страшнее страшного, когда через стену боевых возов лезть — однако ваши возы мы сейчас обошли! Обошли!!! Конец вам!!! Аааа!!!
«…Вы отрицаете власть Церкви, отвергаете причастие, извращаете символ веры. Вы разрушаете храмы, ломаете и предаете огню изображения святых, что сделаны были для поклонения нам и в память нашим потомкам, также истребляете христиан, что не принимают ваши верования. Где оправдание вашей ярости, глупости вашей и безумству?»
Еще кто-то заносит на меня цеп, промахивается и падает от моего меча. Крики вокруг, звон и грохот вокруг: не все промахиваются. Стеной стоит мужичье, держится стойко, крошит и кропит все кровавым елеем — но умирает, умирает, умирает…
В плен их разрешено не брать. А я так бойцам своего отряда прямо-таки приказал не брать никого. Имперцы могли и возроптать: они в таких делах все малость богемцы, даже кто алеман; но вот нет у меня имперцев, все свои. Сплошь экоршеры, зернышко к зернышку их собирал, по-особому пестовал. Черный отряд. Черный отряд под белыми лилиями.
«…Вы преследуете истинную веру, которую Отец, Сын и Дух основали, возвеличили, утвердили и подтвердили тысячами путей через тысячу чудес — и намереваетесь ее полностью свергнуть, разрушить и истребить. Но, пускай сами вы слепы, не уповайте, что и вокруг все лишены зрения! Независимо от того, уповаете ли вы, что…»
Главнокомандующая мой приказ слышала, однако ж промолчала, никак его не отменив, не смягчив даже. У нас с ней к богемскому мужичью счет поверх всех особый, за одно и то же. За одного и того же. За брата.
Прямо перед нами откуда-то высыпала целая толпа мужичья и с немыслимой сноровкой — да, это они умеют — оборотилась строем. В Черном отряде такая черная шутка есть: «Когда еретик склонит пред тобой колени — моли о пощаде!» Воистину так, только мы, пощады не давая, сами о ней тем паче не молим.