Юрка в своей жизни совершил немного добрых дел. А если совсем точно — то ни одного. Дед с бабкой не так его воспитывали, чтобы он имел для этого время и возможности. Они четыре слова знали: сиди дома, учи уроки. Потом, когда Юрка сорвался с нарезки и стал играть, ему тем более было не до благотворительности. Чужая боль для него как бы и не существовала.
Но сейчас речь шла о его собственной боли. Душа странным образом отозвалась на щенячью беду. Как будто он сам растил этого щенка, выгуливал, приучал к порядку. Это было маленькое несбывшееся счастье никому не нужного человека.
Юрка вышел из-под дерева и направился к мужчине.
— Тебе чего? — спросил тот очень недоброжелательно.
— Щенка не продашь? — по-взрослому грубовато (по крайней мере, так ему казалось) спросил Юрка.
— А что дашь?
Юрка оставил шнурок от мешочка с костями на дереве, но сами кости прихватил с собой.
— Вот, хорошие, дорогие.
— Стянул где-то?
— Выиграл, — загадочно даже для самого себя ответил Юрка. Мужчина посмотрел на кости с интересом. Кубики и впрямь были хороши — гладенькие, блестящие, с аккуратными точками, инкрустированными какими-то тусклыми камешками.
— Нет, ступай себе. Мне от этой сволочи мелкой нужно избавиться.
Но Юрка уловил в голосе мужчины хорошо ему известное сожаление. Так отказывается от игры тот, у кого нет при себе денег даже на один-единственный жетон.
— А сыграем! — вдруг предложил он.
— На что сыграем?
— Ты ставишь щенка.
— А ты?
— А я — вот эти кости. Идет?
Мальчишка, который горько плакал, держась за пояс мужчины, посмотрел на Юрку с надеждой. А надежды тут и быть не могло, Юрка все рассчитал иначе.
— Играть будем по правилам, с таблицей, — сказал он.
— А ты что, умеешь с таблицей?
— А чего тут не уметь?
Юрка подобрал прутик и быстро нарисовал на сером песке сетку. Собственно, только это он и запомнил из объяснений покойного героя. Потом разровнял ладонью площадку для бросков и уселся рядом с ней по-турецки.
Мужчина отцепил от себя детские руки и сел напротив.
— А ты чтоб близко к этой твари поганой не подходил! — крикнул он мальчишке. — Ишь, заступник!
Был только один миг, чтобы незаметно подмигнуть мальчишке и глазами, беззвучными губами, поворотом головы показать: беги, зови маму, зови кого-нибудь из старших! И Юрка успел.
Теперь нужно было тянуть время.
Они сделали первые броски. Мужчина выкинул двойку, тройку и две четверки, Юрка — две тройки и две четверки. Очки были записаны. Следующий бросок принес мужчине единицу, двойку, тройку и пятерку. Юрка выкинул кости — и вышли две двойки, тройка и пятерка. Он вспомнил — там, в транспортном боксе, герой всегда опережал его на одно очко…
Третий бросок был значительным — у мужчины впервые выскочила шестерка, а это много значит. Но рано он обрадовался — Юрке судьба тоже шестерку послала.
— Идем ноздря в ноздрю… — проворчал мужчина и выкинул кости в четвертый раз. Но не просто так — он уже встряхивал стаканчик с каким-то особым смыслом, прислушиваясь к стуку костей внутри.
Малыш, пятясь, отступал, не отводя взгляда от затылка мужчины.
— Не туда пишешь! — закричал мужчина и выхватил из Юркиной руки прутик.
— Ну, сам пиши! — огрызнулся Юрка, и мужчина вписал очки почему-то в самый низ таблицы.
Юрка понимал, что есть в этом какое-то жульничество, но возразить не умел.
Малыш скрылся за кустами.
Щенок подкапывался под камень, к которому был привязан. Он сердился, тявкал и упирался лапами. Юрка не понимал, как можно убивать таких маленьких и смешных.
Он как следует потряс стаканчик и выкинул кости. Тройка, четверка и две шестерки, неплохо. Стаканчик взял мужчина — и ни одной шестерки. Совсем хорошо!
Таблица заполнялась, Юрка глазам не верил: его кости вылетали шестерками вверх, а кости противника просто отказывались выдавать больше четверки. Это была победа, настоящая победа, единственная за все страшные, голодные, переполненные страхом дни.
— Все… — пробормотал мужчина. — Все! Ты выиграл!
И уставился на таблицу, словно не понимая, что в ней за цифры и откуда они взялись.
Юрка тоже глазам и ушам своим не верил.
— Забирай, и чтоб я тебя тут больше не видел! — рявкнул мужчина, вставая. — Забирай, а то этот мелкий паршивец… Куда он, к бесу, подевался?
Юрка медленно сложил кости в стаканчик, стаканчик сунул в мешочек и сжал горловину в кулаке. Он выиграл щенячью жизнь — и на кой она ему? Разве что обменять добычу на кусок хлеба?
— Бертран! Бертран! — кричала издали женщина.
— Дядя Бертран! — звал и мальчишка.
Они выбежали из-за живой изгороди. Женщина с виду была хозяйкой богатого хутора, в длинном льняном платье, подпоясанная широким красно-белым тканым поясом, продетым в огромное кольцо связки ключей. Ее белое жесткое покрывало, накрученное на голову так, чтобы не было видно ни волоска, сбилось набок.
Юрка встал возле своей добычи. Щенок, бестолковое создание, стал напрыгивать ему на ногу, царапаясь и норовя ухватить за короткие портки.
— Мама, вот он, вот он!
Женщина, запыхавшись, перешла на шаг. Юрка посмотрел в ее широкое румяное лицо, лицо толковой, но прижимистой хозяйки, и решил, что много за щенка не запросит, а то и вовсе ничего не получит. Лучше всего было бы выменять добычу на миску горячей похлебки, заправленной толченым салом, а потом…
Очень смутно и туманно обозначилось перед ним будущее. Ясно пока было одно — его жизнь теперь связана с жизнью и смертью чужих людей и зверей. Именно такова цена Большой Игры, предназначенной герою. А выбора нет.
У героев, сдается, вообще никогда нет выбора.
ДЕЛО О…
Владимир Свержин
Песчинка на весах истории
Доктор Ватсон приподнял жалюзи из вощеного шелка и поглядел на улицу. Желтоватый, как гороховый суп, лондонский смог едва позволял различить ограду перед домом. С некоторых пор этот бич жителей столицы пошел на убыль, но сейчас, в самом начале марта, когда огонь, весело пляшущий в каминах, ежедневно пожирал сотни тонн угля и выбрасывал в небо тучи копоти, пропитанный дымом туман удушливой завесой расползался по всему городу.
Он, преуспевающий врач, был частым гостем на Бейкер-стрит, где сохранилась атмосфера самых волнующих лет его жизни. Тогда он и мечтать не мог о собственном доме у Паддингтонского вокзала, зато благосклонная судьба привела его в эту квартиру и познакомила с начинающим детективом-консультантом, самым удивительным человеком из всех, кого он встречал в жизни.
— И все-таки это гениально, Холмс. — Доктор вернулся к столу и наполнил чашку ароматным индийским чаем. — Кто бы мог подумать, что яд окажется в обоях?! — Доктор взял молочник и стал тонкой струйкой добавлять в чай молоко, добиваясь приятного оранжевого оттенка.
— Элементарно, Ватсон. Сразу видно, что, будучи в Афганистане, вы пропустили кое-что из здешних медицинских скандалов. Вы обратили внимание, что в квартире миссис Лоу всегда были открыты настежь окна?
— Да, а как же! Мальчик из кондитерской лавки, что напротив, утверждал, будто однажды он специально говорил мистеру Грэхему Лоу, что от реки постоянно дует, и пожилая леди может простудиться.
— Именно, дорогой Ватсон, именно! — Холмс вытащил трубку изо рта, — На что сэр Грэхем ответил, мол, его тетушка прибыла из Бомбея и в Лондоне задыхается.
— Так он и сказал, но что в этом странного?
— Ничего, друг мой, если бы не расцветка обоев и рагу под чесночным соусом. Как мы помним, вдова адмирала Лоу обожала это блюдо.
— Все это так, но я решительно не понимаю, к чему вы клоните.
— А между тем разгадка лежит на поверхности. Вы обратили внимание, друг мой, какие насыщенные оттенки желтого, красного и зеленого цветов на обоях в апартаментах миссис Лоу?