Я удивился. Склонность к фатализму Холмс проявлял разве что в самом начале нашего знакомства.
— Затрудняюсь ответить. Однако позвольте осведомиться: с каких пор вас снова начали интересовать подобные вопросы?
— С недавних. — Шерлок Холмс поднялся и направился к входной двери. — А именно — с сегодняшнего полудня. Знаете, Ватсон, я приму этого человека. Представьте, я отказывал посетителям почти полтора года, и мало-помалу люди перестали ко мне обращаться. Но вот извольте: новый клиент приходит в тот же самый день, что и мой друг Ватсон, которого я не видел целых пятьсот тридцать восемь суток…
Меня всегда поражала поистине уникальная способность Холмса оперировать с единицами измерения. Готов поспорить, что спроси я его, сколько времени мы не виделись в секундах, он выдал бы точный ответ через каких-нибудь пару мгновений.
Посетитель был человеком среднего роста, с каштановыми волосами и слегка неправильными чертами лица. Пору молодости он уже миновал, но это можно было понять, лишь внимательно присмотревшись: во всяком случае, на его атлетическом телосложении это не сказалось. Глаза характерного для ирландцев голубого цвета светились честностью и прямотой. Не будет преувеличением сказать, что гость наш был встревожен, хотя и пытался держаться ровно.
— Мне известно, сэр, что с некоторых пор вы перестали заниматься расследованиями, — усевшись наконец в кресло спиной к камину, сказал визитер. — И я, конечно же, не рискнул бы к вам обратиться, не случись дело чрезвычайной для меня важности.
Молодой человек (я, по первому впечатлению, мысленно продолжал называть его именно так) умолк и замер в ожидании ответа.
— Что ж… — Холмс потянулся в кресле. — Для начала разрешите представить моего друга и коллегу доктора Ватсона. Это человек, при котором можно говорить все. Незадолго до вашего прихода мы с Ватсоном как раз обсуждали некоторые вопросы, связанные со случайными совпадениями. Я утверждал, что, возможно, ваш визит… Впрочем, неважно. Итак, я готов выслушать, какая загадка привела вас, журналиста, ко мне.
— Откуда вы знаете, что я журналист, сэр?!
— Это довольно элементарно. — Холмс зевнул. — Глядя на вас, совершенно ясно, что вы работаете в «Дейли газетт», вечерами посещаете клуб «Дикарь» на Адельфи-террас, по выходным играете в регби, а в молодости, четырнадцать-пятнадцать лет назад, побывали в Амазонии.
— Невероятно! Откуда вам известны эти подробности?
— Видите ли, мистер…
— Мелоун, сэр. Эдвард Мелоун.
— Видите ли, мистер Мелоун, узнать все это о вас довольно просто для человека, обладающего определенной наблюдательностью. Доктор Ватсон с присущей ему скрупулезностью подробно описал мои методы в своих мемуарах.
Я молча кивнул, воздержавшись от комментариев.
— То, что вы журналист, очевидно, — продолжил между тем мой друг. — На лацкане у вас имеется бронзовый значок с отчеканенной на нем кокосовой пальмой. Мне приходилось составлять монографию эмблем, и поэтому для меня не секрет, что значок символизирует принадлежность к клубу «Дикарь», который посещают в основном представители лондонской прессы. Далее: из вашего нагрудного кармана выглядывает «вечная» перьевая ручка производства фирмы «Паркер», с которой соседствует обрез подложки блокнота. Наконечник ручки изрядно обкусан, значит, пользоваться ею вам приходится постоянно. Выполненные позолотой частично стершиеся буквы «ILY GA» заставляют предположить, что это «вечное перо» было подарено вам коллегами по «Дейли газетт»: вероятнее всего, на юбилей.
— Потрясающе, сэр, просто потрясающе! — взволнованно проговорил мистер Мелоун, не обращая внимания на легкую улыбку, скользнувшую по лицу моего друга. — Но как вы догадались про регби и Южную Америку?
— Смею вас уверить, это еще проще. Ваши походка и внешность явственно говорят о занятиях спортом — причем давних, многолетних, не прерывавшихся, по-видимому, с ранней юности. О сопряженности этого спорта с травмами свидетельствуют несколько искривленный нос и… гм… элегантной формы синяк примерно четырехдневной давности, который вы перед визитом ко мне, конечно, постарались загримировать, но, не обижайтесь, сделали это недостаточно умело. В то же время уши у вас не прижаты к черепу, как свойственно постоянно практикующимся боксерам или борцам, даже любителям. Остается лишь один вид спорта, приличествующий джентльмену вашего возраста и рода занятий, и это, несомненно, регби. Что касается Южной Америки, — Холмс вновь чуть заметно усмехнулся, — то я вижу на безымянном пальце вашей правой руки очень характерный серебряный перстень с изображением тапира. Такие украшения, индейской работы, изготавливаются в бассейне реки Амазонка. Британская мода, требующая непременно чистить любое серебро до блеска, на эти туземные сувениры не распространилась — и, судя по степени потускнения металла, этому перстню больше десяти лет, но менее двадцати. Так что если вы купили его вскоре после изготовления — а наши соотечественники, как правило, обзаводятся новенькими местными безделушками, едва ступив на берег Бразилии, — то и этот мой вывод очевиден.
— Воистину феноменально, сэр! — восхищенно произнес Мелоун. — Все оказалось так просто, что даже удивительно, как это не пришло в голову мне самому.
— Полноте, — на сей раз улыбка Холмса показалась мне чуть более ироничной, чем прежде, — всего лишь некая доля наблюдательности и склонность к анализу. Однако за разговорами мы отвлеклись от дела, приведшего вас ко мне. И, по вашим словам, дела довольно важного.
— Оно чрезвычайно важно, сэр. И касается незаурядного человека, одного из самых великих умов современной науки, которого я имею честь называть своим другом. Профессор зоологии, знаменитый палеонтолог Джордж Челленджер попал в беду, сэр. Знакомо ли вам это имя?
— Определенно знакомо. — Шерлок Холмс кивнул. — Я помню скандал, разразившийся… да, около пятнадцати лет назад и связанный с неким открытием, якобы сделанным мистером Челленджером. Однако позвольте мне усомниться в том, что этого ученого можно назвать великим умом современности, да и ученым вообще.
— Вы ошибаетесь, сэр! — горячо воскликнул Мелоун и вдруг сник. — Право слово, если представить себе, от каких мелочей порой зависит научная репутация… Иногда я думаю: что, если бы порыв ветра не распахнул тогда окно в зале Куинс-Холла? Или если бы это существо, — последние слова наш гость произнес с особой интонацией, — вылезло из ящика медленно и хотя бы на несколько секунд задержалось на его краю, а не взмыло в воздух с такой стремительностью? Безусловно, тогда доктор Иллингворт не смог бы, презрительно расхохотавшись, заявить со свойственным ему апломбом: «Птерочушь, сэр! Это кондор, самый обыкновенный кондор!» Да… Иллингворт… Наверное, при сложившихся обстоятельствах мне не следовало бы… Тем не менее ручаюсь честью, сэр: я лично был участником событий, приведших к открытию! И собственными глазами видел… Ну, в общем, существование в наши дни будто бы доисторических динозавров для меня непреложно. А также летающих ящеров, человекообезьян и…
— Что ж… — Мой друг негромко хмыкнул. — Теперь, во всяком случае, понятно, отчего последнюю из опубликованных на страницах «Газетт» статей об этой экспедиции писали не вы, а один из ваших коллег, некий Макдона.
— «Скандал на Ридженс-стрит: профессор Мюнхгаузен, или воскресший Калиостро», — с горечью пробормотал наш визитер. — Да, конечно… После той приснопамятной лекции «Дейли газетт» отнюдь не стремилась напомнить миру, что в экспедиции присутствовал ее специальный корреспондент. Собственно, только благодаря заступничеству старины МакАрдла, тогдашнего редактора нашего новостного отдела, я не сделался бывшим корреспондентом. Да еще буквально через день внимание всего мира оказалось обращено на совсем другие события: очередной балканский кризис, очередное же обострение напряженности в Персидском заливе… Словом, вскоре уже мало кого интересовало, что именно открыл или не открыл некий скандально известный профессор в дебрях Амазонии и допустил ли некий молодой репортер всего лишь «прискорбное легковерие» или «осознанное попрание всех норм профессиональной этики».