— Алисе хорошо сейчас, — эхом от ее мыслей продолжала миссис Петтифер. — Она в лучшем из миров, и она знает, что вы ее любите. Ведь любовь не заканчивается смертью.
— Мне кажется…
Джефро Рукасл резко замолчал, лицо его исказилось, странно задергалось, а потом он заплакал. Старая миссис Петтифер погладила его по плечу нежным материнским жестом.
— Мне кажется, она…
Смеется, подумала Дженни. Она смеется. Значит, мне не послышалось.
Анастасия Шакирова
Стимпанк-детектив (перевертыши и видящие)
1. столичный экспресс отбывает в семнадцать тридцать, он точен, как солнце и звезды, как счетчик дней. Агата — очки, чемодан и мужская стрижка, она отправляется в город. к чужой родне.
кондуктор приносит ей теплого чаю с мятой, «вот леди! — он думает, — всем бы в пример ее». кондуктор не знает, что сердце в груди Агаты испуганно бьется подстреленным воробьем.
Агата пока еще держится — прямо, строго, подумаешь, город! подумаешь, что одна!.. экспресс, как собака, почуяв ее тревогу, неслышно рычит дрожью столика у окна.
он слышит Агату, он видит ее опаску, но как успокоить? вот разве едва-едва… вот люди своим младенцам читают сказки… экспресс начинает напевно шептать слова.
историй людских он не знает — лишь то, что помнит, что было когда-то внутри, меж его боков.
Агата, свернувшись клубочком на нижней полке, сквозь сон слышит сказки — про умных и дураков,
про сыщиков с напомаженными усами, про юных актрис, про молчащий в ночи вагон… Агата вначале ахает — записать бы! потом замолкает, и слушает: час, другой.
про псов тайной службы, про выстрелы и рубины, про треснувшее случайно стекло в часах. Агата уже не боится. ночь будет длинной. она представляет лица и голоса.
светает. экспресс прибывает в свою столицу. ему непривычно спокойно, почти легко. и прежде чем с пестрой вокзальной толпою слиться, Агата смеется. и машет ему рукой.
2. мистер Холмс, помогите! Я к вам со своею бедой. может, вы не поверите — я бы себе не поверил. но за мной неусыпно следит стая черных дроздов, в чашку чая с утра осыпаются черные перья.
бьются крылья и клювики в старых напольных часах (не глядите, что я близорук — я все вижу отлично!), птичий пух у жены моей в длинных ее волосах, и глядит на меня она искоса, сбоку, по-птичьи.
началось все с родни — «мы семья, мы должны их кормить»: сестры, братья жены, мать, отец, пятиродный племянник. Я, куда бы ни шел, опасаюсь на них наступить, чей-то сын в моем кресле… В комоде — две старые няни…
как их счесть? сосчитайте-ка стаю дроздов на ветвях! птичьи глазки сверкают. щебечут. о чем? я не знаю. я стараюсь их слушать, мы все же семья… ведь семья? я чириканье слышу, они же меня — понимают.
мистер Холмс, помогите! меня, я считаю, убьют — не сегодня, так завтра, не завтра, так через неделю. эти черные птицы невинно так зерна клюют, но они, я уверен, замыслили черное дело.
если б только они! я в палату собраний вхожу — стаи черных мангустов клубками свернулись на креслах. я не вижу людей… адвокат мой — сверкающий жук, жук-рогач с твердым панцирем, вечно напорист и весел.
мистер Холмс, помогите! я больше плачу — раза в два, раза в три или в пять, только сделайте эту уступку… мистер Холмс… ах, простите, я, кажется, вижу не вас — вижу черного пуделя в кепи и с лаковой трубкой.
ухожу, мистер Холмс, ухожу. извините. до встреч. выпью горькой настойки, согреюсь, усну как сумею. у меня начинается жар и мерещится бред… не забыть бы купить свежих зерен на ужин семейный.
3. В этом сыскном бюро не берут аванса, в этом сыскном бюро не предложат чаю. темная комнатушка с одним диваном, и секретарь у выхода не встречает, запах, как на болоте из чащи леса, стертый паркет давно не знавал уборки. бледный и тощий тип в серебристом кресле с трех до пяти сидит за своей конторкой. рядом — собака, что-то по типу дога, мирно читает утреннюю газету…
это крыльцо гостей повидало много, много созданий тьмы и созданий света.
в дырку под дверью порой проползают змеи, тихо шипят учтиво: «проссстите, можно?». раз за декаду приходят стальные феи, просят найти половинку ржавелых ножниц. разные звери, кентавры, бродяги, франты, духи, что чем-то звякают или стонут, дама с пучком крапивы (искала брата), парень в помятой шляпе (искал котенка). люди в плащах — появляются лишь под вечер, школьники, профессора, колдуны погоды…
в этом сыскном бюро не дают осечек. рано иль поздно находится что угодно.
я расспросить пытался — они ни слова, как ни упрашивай, глупо и бесполезно. бледный смеется: все существа из крови, или — что то же самое — из железа. кровь говорит с тобою, но ты не слышишь, только порой под ребрами что-то тянет — бегать, хватать, метаться, залезть на крышу, ветер ловить, звеня серебром в кармане… пес добавляет, нос почесавши лапой: это не тема, в общем-то, для беседы, каждая вещь на свете имеет запах, просто закрой глаза и шагай по следу. можно найти ключи, адреса и мысли; вора, убийцу, налетчиков даже банду…
в этом сыскном бюро не берут расписок, ценных залогов, чеков любого банка. Вывески нет, и в офисе грязновато — а без рекламы клиентов, конечно, мало.
я предлагал им названье: «Судьба». Иль: «Фатум».
нет, не хотят.
говорят, что и так нормально.
Элеонора Раткевич
Убийце требуется сыщик
Патрик Шенахан был всем ирландцам ирландец. Но не тот, что знаком любому доброму англичанину по слухам: буян, горлан, задира и хвастун, оглашающий округу громогласным пением в любое время суток, всегда хмельной и всегда готовый разразиться стихами или врезать в челюсть ближнему своему, великолепный бездельник, занятый лишь поисками приключений, завзятый мот и записной враль с пылким воображением, непременно рыжий и желательно синеглазый. Нет, если мистер Шенахан кого и напоминал, то не выходца из анекдотов, а персонажа старых сказок про его тезку, мудрого крестьянина Темного Патрика, — если, конечно, такое и вообще можно сказать о джентльмене, идущем в ногу с временем. Волосы у Шенахана, как и у его сказочного собрата, были черные, глаза — темно-серые. Нравом он отличался спокойным и сдержанным, был трудягой, каких мало, упорным и несколько прижимистым, стихов не слагал, пел редко и мало, пил и того реже и вдобавок не хмелел ничуть. Драк и приключений он не искал никогда — они сами его находили, и разглагольствовать о них, да и вообще о себе, Шенахан не умел и не любил. А буйную свою ирландскую фантазию он использовал, чтобы представить себе возможный ход мысли преступника — ибо Патрик Шенахан был частным сыщиком. Обычно это срабатывало.
Но даже самое ирландское на свете воображение не могло ему помочь понять, чей больной рассудок породил настолько дикий розыгрыш. Разумеется, если это было розыгрышем. Колонка объявлений в «Дейли телеграф» — не место для шуток… но, во имя Всевышнего, чем это еще может быть?
«Опытному убийце срочно требуется частный сыщик. Вознаграждение превзойдет ваши самые смелые ожидания. Писать до востребования в почтовое отделение Леднхолл-стрит для Дж. Т.»
Конечно же, шутка. Глупый мерзкий розыгрыш.
Именно так и подумал Патрик Шенахан, откладывая газету. Спустя полторы недели он уже не был в этом уверен. Объявление повторялось изо дня в день — слишком много для шутки, пусть и сомнительной. Было в этом настойчивом повторении нечто безумное. А безумие может оказаться опасным…
Мистер Шенахан несколько раз повторил себе, что это совершенно не его дело. А потом вздохнул, обозвал себя ирландским болваном, сующим нос, куда не просят, и направился в редакцию «Дейли телеграф».
Как ни странно, там никто не помнил человека, подавшего объявление, хотя времени прошло не так уж и много. Когда Патрик неосторожно позволил себе удивиться, ему не слишком любезно объяснили, что объявления в редакцию дают ежедневно во множестве, среди них попадается отборнейшая дичь, и упомнить всех, кто размещает на газетных страницах отменный вздор, не в силах человеческих. Как Патрик ни старался, ни грана информации, кроме вороха сплетен о том, какие невообразимые объявления случаются на белом свете, он из этого источника не почерпнул.