Совладав с руками — не сразу, но совладав, — Митяй нашел в себе мужество подобрать телефон и взглянуть на экран.
«Номер засекречен», — высвечивалось там.
«А что я теряю?» — тупо подумал Митяй и решил ответить.
— Слушаю! — сказал он в трубку.
Получилось даже не слишком похоронно.
— Включи телевизор, — услышал Митяй вместо приветствия. — Восемьдесят седьмой канал.
И звонивший отключился.
Митяй совершенно не помнил, на какую телепрограмму настроен восемьдесят седьмой канал дядькиного еще кинескопного Филипса и настроен ли он вообще на какую-нибудь программу, хотя после покупки этот Филипс доводил до рабочего состояния именно Митяй, тогда еще подросток.
Он прошаркал в комнату с телевизором, нашарил между диванных подушек пульт, включил телевизор, перевел его в режим двузначного задания каналов и последовательно нажал восьмерку, потом семерку. Подсознательно он ожидал нарваться на выпуск экстренных новостей, вещающий о каком-нибудь внезапном катаклизме или очередном конце света, но на экране возник всего лишь человек в черном костюме и затененных очках. Тонкий черный галстук отчетливо выделялся на фоне белоснежной, аж глаза ело, рубашки. Человек был виден в режиме «бюста» — голова, плечи и верхняя часть торса.
— Молодец, — похвалил человек из телевизора. — И не надо бояться. И раньше не надо было, а теперь уж и вовсе нет смысла. Это один из нас заходил вчера к тебе домой. Он убедился: пора тебе сообщить.
— Кто вы? — хрипло спросил Митяй, ничуть не сомневаясь, что человек в телевизоре его услышит и поймет. — Что вообще происходит?
— Скоро узнаешь, — спокойно сообщил человек. — Главное, что тебе сейчас следует осознать и принять — теперь ты один из нас.
— Один из кого?
— Из нас. Я понимаю, в это трудно вот так сразу поверить, поэтому, чтобы долго не препираться, — пойди и отхвати себе, например, палец. Газетку можешь не стелить, крови не будет. Потом вернешь на место, ты уже в курсе, как это делается. — Человек на экране взглянул на Митяя, взгляд его был жестким и злым. — Хватит людям владеть вещами. Теперь вещи будут владеть людьми.
Митяя натурально затрясло. Ощущение реальности происходящего окончательно покинуло его, сознание захлестнули мутные волны испуга, растерянности и отчаяния. Он выронил пульт и без сил опрокинулся на диван.
Человек с экрана внимательно и вроде бы с интересом наблюдал за Митяем. А потом телевизор сам собой отключился и почти сразу в прихожей сначала лязгнул замок, на который Митяй запирался, когда находился дома, а потом и дверь негромко стукнула.
— Свои, Митяй! — послышался знакомый голос Дуста.
Митяя от облегчения аж трясти перестало. О том, каким манером Дуст вошел, он в первые мгновения не подумал. А потом уже не было смысла думать.
Дуст по-хозяйски вошел в комнату и остановился напротив Митяя, заслонив телевизор. Одет он был в черный костюм, белую рубашку, черный галстук и черные штиблеты. А кроме того, Митяй впервые увидел Дуста носящим очки — разумеется, в тонкой оправе и с затененными стеклами.
Второй комплект такой же одежды, надетый на магазинные плечики, он держал в вытянутой руке, а под мышкой сжимал обувную коробку.
— Одевайся, — буднично сказал Дуст, бросил плечики с одеждой на диван рядом с Митяем, обувную коробку уронил на пол, а затем вынул из внутреннего кармана черный очешник.
Марина и Сергей Дяченко
Тетраэдр
Книга была написана красными чернилами. В самом конце недоставало страницы, и повесть обрывалась словами: «Когда властитель видит, что гарнизон разбит и город обречен, он в последний раз проходит Дорогу в Небо…»
Дорога в Небо — широкая каменная кладка над площадью. В праздники властитель красуется над толпой, так высоко над простыми смертными, что, кажется, венец его парит в облаках. Недосягаемо высоко. Недостижимо.
«Когда властитель видит, что гарнизон разбит и город обречен…»
Побежденный король бежит по кладке и кидается с помоста головой вниз. Это зрелище должно неимоверно взбодрить истекающих кровью горожан… Зато легенды останутся навечно: как он горделиво шел!
Как расплескались его мозги на мостовой!
И поделом. Кто развратил чиновников? Кто довел до упадка процветающий некогда край? Кто плевать хотел на государственные дела, а развлекался турнирами и совращал женщин?!
— Ваше Величество, мы успеем уйти по тоннелю, если отправимся сию секунду…
Он окружил себя льстецами и подпевалами. Он жестоко затыкал рты, смеющие возражать. И вот — вражеская армия под стенами, и тысячи бойцов никогда уже не встанут с земли.
«Когда властитель видит, что гарнизон разбит…»
Это из «Кодекса властителя», где короли великодушны и сильны. Зачем столь мудрая книга заканчивается самоубийственным приказом?
— Ваше Величество, скорее! Таран уже бьет в ворота…
Да, таран бьет, и солнце в зените. Отличный день, чтобы умереть.
Первый шаг.
— Ваше Величество, зачем?! Можно спастись… Можно укрыться в землях вашего кузена, он примет… Еще не все потеряно, можно заново собрать армию и…
Пятый шаг.
Советники отстали. Трусливые и бесполезные, они будут спасать себя; он сам приблизил этих и разогнал всех прочих. Он так легко лишал поместий, изгонял, казнил…
Двадцатый шаг. Тропа идет круто вверх. Станут ли остатки гарнизона смотреть в небо в поисках былого величия?
Пятьдесят седьмой шаг. Открывается город вокруг, дымящиеся крыши, проломленные снарядами. Открываются стены, разрушенные почти до половины. Открывается небо.
Редкие крики внизу. О, как взрывалась приветственными воплями толпа! Советники доплачивали крикунам, чтобы королю казалось, что его любят все больше.
Сто десятый шаг. Развалины и дым повсюду. Люди смотрят снизу — отчаявшиеся, обреченные. О, как он любил выезжать в открытой карете, и катался по оцепленным улицам, и чистенькие поселяне и поселянки бросали ему цветы…
…Заранее купленные за счет казны, в то время как стража оттесняла подальше хмурых горожан…
…И слава этому гарнизону, что он еще бьется за свой несчастный, когда-то благословенный город.
Поражение смердело в лицо. Он почувствовал, что сейчас не удержится и сбежит, — и бросился вперед, чтобы не омрачать по себе память еще и позором.
Он бежал, поднимаясь все выше, и люди внизу следили за ним, на мгновение забыв о таране у ворот. Та книга была написана красными чернилами, но не хватало последней страницы…
Простите меня, живые и мертвые. Я ваш король. Я прошел свой путь до конца.
Он оттолкнулся от края мраморной площадки.
Вырванный из книги листок занялся по краям. Красные чернила сделались черными.
— Зачем? Ты не хочешь оставить нашим потомкам надежду?
— Это соблазн, а не надежда.
Старик поворошил кочергой пепел и вернулся в свое кресло.
— Они будут верить в последнее чудо. А я не хочу, чтобы они верили. Пусть работают и сражаются, но не допустят врагов под стены города. А если найдется среди них неудачник, который погубит свой народ, — неужели ты думаешь, что он сможет пройти по Дороге в Небо с любовью, как предписано, и раскаянием?
Он накрыл своей ладонью ее тонкую белую руку:
— Нет, это сказка, дорогая. Красивая страшная сказка. Спи.
Он оттолкнулся от края мраморной площадки и упал вверх.
Дико закричали люди на площади.
Мир на мгновение вылинял, померк — и заново вернул краски, запахи, звуки. Ветер ударил в лицо.
Он сделал круг над площадью, слушая, как рвут воздух крылья. Как орут люди — кто-то сбежал, но многие остались. Они смотрели вверх, запрокинув лица, потрясая оружием, они кричали — и крики ужаса заглушались восторженным ревом.
Люди приветствовали своего короля.
Тогда он развернулся, клокоча огнем, боком чувствуя ветер, и полетел вперед, за стену, — туда, где застыли за миг до бегства непобедимые прежде полчища.