Одеваться я не стал — наскоро опрыскался «Рефаимом». Опрометчивое решение. Пространство за домом мерцало, и крохотным двукрылым было абсолютно все равно, чем ты там намазался. Однако увиденное настолько меня потрясло, что я, не обращая внимания на немедленно последовавшую атаку с воздуха, шагнул к бывшей груде мусора. На обрывке старого рубероида сложены были конической горкой обточенные куски битого кирпича. Но теперь они скорее напоминали темно-розовые детские кубики или, точнее, фрагменты объемной головоломки, каковые надлежит сложить воедино. Как же он все это резал и шлифовал? И тот, и другой процесс, насколько мне известно, сопровождается визгом, скрежетом, снопами искр… Или я уже к тому времени дрых без задних ног?
Я нагнулся, подобрал пару наиболее простых по форме кирпичинок и попробовал совместить. Не совмещалось.
— Столбы будут, — удовлетворенно сообщил Боря.
— Н-ну, слушай… — только и смог вымолвить я.
Моя реакция пришлась ему по нраву.
— Пойду я, — известил он, явно гордясь собой.
— Погоди! — оторопело сказал я, бережно возвращая оба произведения ювелирного искусства в общую пирамиду и судорожными обезьяньими движениями обирая мошку с голых плеч. — Может, позавтракаем вместе?
— Спасибо. Не хочу.
— Ну хоть чаю давай попьем!
От чая Боря отказаться не посмел.
В шкафчике, что на веранде (она же кухня), нашлись остатки зеленого «Ахмада». Там же отыскались круглый фарфоровый чайник и две пиалушки. Заваривал я по-ашхабадски, со всеми церемониями, стремясь произвести впечатление. Но, похоже, изыски мои оставили умельца вполне равнодушным.
Сначала, как водится, пили в молчании.
— Послушай, Боря, — обратился я, выдержав приличную, на мой взгляд, паузу. — Ты сам-то не из Туркмении?
— Нет.
— А откуда?
Почему-то этот мой вопрос сильно его огорчил.
— Зачем откуда? — расстроенно проговорил он. — Тебе надо ворота. Я тебе делаю ворота. Зачем тебе откуда?
Мигом вспомнился незабвенный татарин Кербалай из чеховской «Дуэли»: «Ты поп, я мусульман, ты говоришь — кушать хочу, я даю…»
— Ну хорошо, — сказал я. — Но ты можешь мне хотя бы объяснить, за каким лешим ты строишь ворота бесплатно?
— У тебя денег нет.
— И что?!
— Нету, — с прискорбием повторил он.
Может, он из секты из какой-нибудь? Шиитской, суфийской… Бескорыстно творит добро… Кому? Иноверцам? Ох, сомнительно… Тем более, что я даже и не иноверец — вообще неверующий.
— Где раньше деньги брал? — неожиданно спросил он.
— Кто? Я? Книжки сочинял.
— И тебе платили?
— Платили.
Он покачал головой — то ли осуждающе, то ли с уважением.
— Из своего матерьяла?
— Что из своего?
— Сочинял.
Я чуть не рассмеялся.
— Из своего.
— Из своего — просто, — после некоторого раздумья заметил он. — Идти надо…
— Боря, — позвал я. — А зачем тебе куда-то идти? У меня в той комнате еще одна койка. Там и выспишься…
Он отставил пиалушку, поблагодарил, встал.
— Нет. Надо.
Проводив его, я вернулся на задворки и заново осмотрел все, что он успел наворотить за ночь. Впечатляющая картина. Только как это потом состыковывать?
Огляделся и приметил кое-что еще: рядышком с грудой металлолома лежали в траве две длинные трубы, которых я раньше не видел. Или видел, но тогда они были, наверное, грязные, ржавые, гнутые, теперь же выпрямились и воссияли. Очевидно, сердечники для будущих столбов.
А вот интересно: Боря к первому ко мне подошел в нашем поселке или уже кому-то что-то успел построить? Наверное, к первому — иначе бы он неминуемо потащил меня взглянуть на образчик своей работы.
В будни у нас тихо — все в городе, за исключением отпускников, пенсионеров и неприкаянных вроде меня. Улочка пуста в обе стороны. Кое-какие признаки жизни наблюдаются лишь на участке Лады Егоровны: там над помидорными джунглями выдается тыльная часть хозяйки.
— Добрый день, Лада Егоровна!
Она выпрямляется. Голова у нее сравнительно с туловом, прямо скажем, мелковата. Личико сурово.
— Я что говорю-то, Лада Егоровна… — завожу я чисто дачную беседу, стараясь не покоситься всуе на кривые мохнатые доски опор и разлохматившуюся поверху ржавую рабицу, — опять к нам, смотрю, зачастили…
— Кто зачастил?
— Да строители эти…
Лада Егоровна прожигает меня взглядом и выкладывает разом все, что она теперь думает о зодчих из Средней Азии.
Выслушиваю, скорбно кивая.
— Да вот, боюсь, повторил я вашу ошибку, — каюсь с кряхтением. — Тоже нанял — ворота строить. Борей зовут… Да он, по-моему, и к вам заходил.
Личико Ладушки смягчается. Приятно слышать, что ты не единственная дура на белом свете.
— Много запросил? — ревниво интересуется она.
— Н-ну… чуть меньше, чем ваши те… А вам он, кстати, как показался?
— Кто?
— Боря…
Ничего хорошего о Боре я от Лады Егоровны не услышал. Но и ничего конкретного тоже. Увы.
Ладно, побредем дальше.
Вскоре я достиг развилки. Поселок закончился. Нигде ни души. Постоял на солнцепеке, поразмыслил. Дачник на распутье. Прямо пойдешь — в магазин попадешь, направо пойдешь… Окинул оком окрестности и понял, что идти мне следует налево и только налево! Там метрах в пятидесяти от меня обосновалась на обочине приметная обшарпанная «семерка» с прицепом. Капот был поднят, один из басмачей копался в моторе, двое других, опасливо озираясь, слонялись поодаль. Мое приближение, как и следовало ожидать, вызвало легкий переполох.
— Здорово, орлы! — приветствовал я их.
Настороженно поздоровались.
— Значит, говоришь, плохой человек? — дружелюбно обратился я к старшему, будто прошлая наша с ним беседа и не прерывалась даже.
— Плохой! — запальчиво подтвердил тот.
— Откуда он вообще?
— Не знаю! Никто не знает!
— А что он тебе сделал плохого?
— Мне — ничего! Кургельды — сделал!
— И что же он сделал Кургельды?
— Напугал!
Услышав такое, я, признаться, малость опешил. Как было сказано выше, кроме миграционного контроля, сыновья пустыни вообще ничего не страшились — по-моему, даже суда Линча, если уж имели дерзость предлагать свои услуги после того, что сотворили у Лады Егоровны.
— Как напугал?
— Не знаю! Не видел!
— И что с ним теперь, с Кургельды?
Смуглое крепкое лицо нехристя скривилось в тоскливой гримасе.
— В психушку отвезли… — истончив голос, пожаловался он.
Возвращался я в еще более тяжком раздумье. Представлялась мне совершенно сюрреалистическая сцена: мой тихий Боря оттопыривает себе обеими руками уши, корчит свирепую рожу и, угрожающе подавшись к Кургельды, глухо говорит: «Бу!..»
И того отвозят в психушку.
Главное, никто со мной не шутил. С чувством юмора у бригадира инородцев дело обстояло не просто плохо, а вообще никак. Я уже склонялся к предположению, будто Боря, при всех его странностях, тем не менее и есть тот самый смотрящий, перед которым здесь трепещут все племена. Однако в ходе беседы выяснилось, что смотрящим-то как раз был пугнутый им Кургельды.
Узнал о появлении строителя-чужака, поймал, велел убираться со своей территории, пригрозил расправой — и…
Вот черт! Не хватало мне еще для полного счастья влезть в разборки нелегалов-гастарбайтеров!
Как хотите, а размышлять о Боре теперь можно было, или беря во внимание исключительно его деятельность на моем участке, или только то, что о нем понарассказывали соплеменники. Стоило сопоставить оба массива данных, получалась чепуха. Речь явно шла о двух разных людях.
И все-таки об одном и том же!
Вновь достигнув развилки, я свернул в магазин, где приобрел бутылку водки и баллончик от комарья (малый джентльменский набор), а заодно потолковал с продавщицей, знавшей в лицо и оседлых, и кочующих. Борю она припомнить не смогла.
— Не, мужики, я над вами в шоке! — сказала она. — Наймут — ни паспорта ни спросят, ни кто такой, а потом бегают, ищут, куда пропал…