Никакой бог не повел бы себя так позорно…
И я срываю с лица Зрячие Кольца. Нет! Не-е-е-ет!!! Я не хочу! Это неправда! Кольца солгали мне!
Слабая попытка самоутешения. Чтобы солгать, надо выдумать, — но разве можно выдумать ТАКУЮ ЯВЬ? Нельзя, а значит, она существует на самом деле…
Я снова в башне замка Тарбаган и теперь знаю все. Не могу, не желаю смириться — но знаю.
Старик отбирает у меня Кольца, пока я не растоптал их, швырнув на каменные плиты, и быстро прячет в свою суму. Вовремя.
— Не ответишь ли ты, что удалось тебе увидеть, доблестный Камень? — Он любопытен.
— Ничего. — Мое вранье его не обманет, но будь я орк позорный, если поведаю ему правду. — Совсем ничего. Только туман.
Гаснет закат.
Уцелевшие после побоища воины, узнав о смерти Серого Властелина, устроили вече между первой и второй стенами и орали полдня. Мы решили их не трогать. Несомненно, они вот-вот пришлют к нам выборных с выражением покорности и предложением верной службы, на чем и закончится еще одна история о подвигах воина по имени Камень. Со временем она обрастет неправдоподобными деталями и превратится в легенду. Впрочем, это уже не моя забота.
Обо мне ходит немало легенд. Но эта станет последней.
Скоро мы расстанемся. Нашедший Имя, обретя должность хранителя Зрячих Колец, останется править Катарактом, мастерить на досуге магические предметы без изъянов, а заодно лечить гномов, ибо он честный маг; путь же принцессы труден и долог. Геенна вот-вот умрет, не оставив наследника, и военачальники в Копролите передерутся из-за престола. Пожалуй, я все же пойду с Ленорой и помогу ей отвоевать королевство — теперь это сравнительно нетрудно. Конечно, я ни слова не скажу принцессе о том, что увидел сквозь Зрячие Кольца. Ей незачем знать.
А потом я уйду.
Я сделаю это, потому что ни я, ни любой другой герой нашего мира, ни самый умудренный маг, ни даже великий бог Драхма не смогут сделать наш мир хоть чуточку настоящим.
Я уйду, потому что не хочу жить и геройствовать в придуманном кем-то мире.
В этом странном театре дергающихся марионеток я стану лишь частью декорации — уверен, что это менее противно, чем быть его героем.
Пожалуй, я сумел бы жить и действовать в мире, придуманном мною самим. И то — надоело бы. Но жить, топтать тропы, махать волшебным кистенем, спасать принцесс и уклоняться от поцелуев в мире, придуманном ради детской забавы?!
Увольте. Жаль, что из этого мира невозможно выскочить. Но не быть марионеткой, пожалуй, можно. Во всяком случае, я попытаюсь.
Я пойду туда, где крестьянин строит Храм. Если надо — прорвусь с боями. Я поздороваюсь с крестьянином-каменотесом и пожелаю ему удачи. А потом я уговорю его жену поцеловать меня в губы. Пусть в фундаменте Храма Никакого Бога станет одним камнем больше. Единственное, чего я не хочу, — чтобы из меня сделали алтарь. Кто знает, какие верования овладеют душами людей через несколько столетий и какие действа будут совершаться на алтаре?
Лежать в фундаменте гораздо лучше.
Может быть, мудрый Драхма предвидел такой конец моего пути?
Интересно знать, не завидует ли он мне?
Ему-то, всеведущему, а стало быть, прекрасно понимающему, кто он есть в этом мире, приходится хуже…
У меня будет время об этом подумать. Очень много времени, ибо я сделаю то, что решил. Так говорю я, Камень.
Святослав Логинов
Фасоль
Лобио… Только грузин может как следует приготовить его, выбрать сорт фасоли и количество помидоров, взять те самые приправы и единственно годное в готовку вино. Но один секрет известен всем, так что это и не секрет вовсе: фасоль следует замачивать с вечера в холодной воде, иначе не сваришь толком и напрасно станешь ждать, когда варево будет готово. Не будет оно готово, проклинай не проклинай грузинскую кухню, поваров и весь грузинский народ. Сам виноват, а народ здесь не причем.
Фасоль была куплена на рынке — белая с черным рубчиком. Очень красиво, недаром фасолинки используются как фишки в некоторых играх.
С дробным стуком фасоль, все семьсот граммов, высыпалась в кастрюльку, где ей предстояло набухать до утра. Одна фасолина осталась в кулаке. Не фишка, конечно, но ведь красиво.
Плеснул в кастрюлю воды и, поскольку все сегодняшние дела переделаны, улегся в постель с сознанием выполненного долга. При свете ночника еще раз принялся разглядывать фасолинку.
Зерно, зародыш растения, камушек, в котором дремлет готовая проснуться жизнь. Очень похоже на человеческий эмбрион, каким его рисуют в учебниках биологии. Кстати вспомнилась сказка, как у старика и старухи из бобового зернышка народился мальчишечка. Все логично: из бобового зерна — мальчик, а из фасолинки — девочка, росточком поменьше и беленькая.
С этой подходящей мыслью и уснул.
Снились визг, писк и беготня. Будто бы фасолина, зажатая в кулаке, ожила, обратившись в девчонку, наподобие мерзавки из мультсериала «Маша и медведь». Эта тоже всюду совалась, все портила и не давала жить. Плюс ко всему, непрерывно бормотала, верещала, напевала, так что всякому становилось ясно, что о тишине можно позабыть.
Проснулся в холодном поту. Разжал кулак: на ладони фасолина. Все, как и должно быть наяву, а визг, писк и щебет между тем продолжаются. Поднял смурную со сна голову и мгновенно проснулся. Комната была полна крошечных, с фасолину, девчонок. Все беленькие, в светлых сарафанчиках с черным пояском, все босые, они прыгали по клавиатуре компьютера, болтали ногами, сидя на книжных полках, листали альбомы по искусству, впятером переворачивая страницы и выдирая на память картиночки, что покрасивее. Разгром в комнате был ужасающий.
Душевных сил хватило, чтобы прореветь грозно:
— Это что такое?
— Это мы, фасольки! А ты наш папенька. Мы будем баловаться, а ты нас баловать!
Разжал кулак и словно спросил у единственного нормального зерна:
— Какой еще папенька?
Нелепо все было и пахло сюрреализмом из разорванного альбома.
— Ты нас водичкой смочил, мы разбухли, мы возбухли, значит, ты наш папенька! А она не разбухла, не возбухла, из нее кашу варить.
Прошлепал босыми ногами в кухню. Там девчонок было еще больше, и разгром, соответственно, хуже. Все банки вскрыты, пакеты разорваны. Соль, мука, сахар рассыпаны по полу. Микроволновка впустую крутится на самой большой мощности, из крана хлещет горячая вода. Стайки фасолек рыщут повсюду, выискивая, что еще испортить. Другие, поспокойнее, сидят рядком на краю кухонного стола и грызут сухую вермишель.
— Мы кушать хотим! Ты нас когда кормить будешь?
— Сколько вас тут? — голос предательски задрожал, слышалось в нем отчаяние.
— Много! Имя нам — килограмм!
— Я семьсот граммов покупал.
— А водичку кто доливал? Мы разбухли, мы возбухли, мы кушать хотим!
Мысленно прикинул: если в среднем сухая фасолина весит триста миллиграммов, то получается, что девчонок больше двух тысяч.
В животе противно похолодело. Затем пришло решение.
Добавил в голос твердости и объявил:
— Так дело не пойдет. Объявляю перепись. Лезьте все на стол и стройтесь по десять в ряд. Буду вас считать.
— Ура! Перепись, перепись!
Ровного ряда у фасолек не получилось. Каждая кокетничала на свой лад: одни глазки строили, иные ножкой ковырялочку делали, третьи и вовсе — книксен. Но на столе собрались. Не так это много — две тысячи девчонок, если удастся их поставить строем.
— Все тут? Никого не позабыли?
— Все!
— Вот и ладненько… — И одним движением сгреб всю ораву в подставленную скороварку. Захлопнул крышку и завернул рукоять, отрезав пленницам путь к отступлению.
Из скороварки доносилась дробная стукотня, крики:
— Что ты делаешь?
— Лобио. Из фасоли делают лобио.
Ответом был тысячеголосый стон.
Вот и все. Можете плакать, но возбухать и дом громить больше не будете.
Потер лоб, избавляясь от наваждения, поставил на газ чайник, а сам принялся подметать пол, стараясь занять себя чем-нибудь, чтобы не слышать жалобных криков.