– Ну? – генерал нетерпеливо подталкивал его к ответу.
Серж развел руками.
– Что я могу сказать? Это я, здесь Стримкова Ольга, а эту девушку зовут Стелла. Во всяком случае, так ее называла Ольга.
– Вот, видите, один раз вы уже сказали неправду.
– В чем же неправда, товарищ генерал-лейтенант? Клянусь честью!..
– Вы солгали, утверждая, что не знакомы с моей женой. Вот она, Стелла, и есть моя жена, так что о своей чести помолчите-ка, ладно?
Сержа точно кипятком облили, от слов Горынина кровь бросилась ему в лицо, перехватило дыхание. Сразу припомнилась неудачная попытка Хостича тогда, на свадьбе, остановить его.
– Но, товарищ генерал-лейтенант! Товарищ командующий! – вскричал он в непритворном отчаянии. – Я и в самом деле не знал, что она ваша жена! Да и так, ничего предосудительного... Всего один танец... Целомудренно. Здесь, кстати, хорошо видно. И все, разошлись.
– Разошлись, говорите? А это что? Генерал ткнул отполированным ногтем в фото побега. – Это что значит? Куда вы с ней направились?
Тут Серж понял, что, поскольку прямых доказательств, крамольных кинофотодокументов не имеется, надо всячески отпираться и все отрицать.
– Э, нет, товарищ командующий, – сказал он. – Здесь совсем другая история.
– Рассказывайте!
– Так, особенно и нечего. После этого, – он указал на фото с танцем, – я вышел из кафе на улицу, покурить. Возле входа увидел девушку, незнакомую мне, которая не решалась в такой поздний час идти одна домой. Попросила проводить ее, я согласился, тем более, что и сам хотел пройтись, проветриться перед обратной дорогой, поскольку я за рулем. Вот, собственно, и все. Это оказалось недалеко, и минут через двадцать я уже вернулся обратно, к кафе. Где меня встретил ваш... фотограф. На свадьбу я не вернулся, в кафе больше не заходил, а сел в машину и через несколько минут уехал домой. С попутчиками, так что и свидетели имеются. Ни до, ни после свадьбы, товарищ генерал-лейтенант, с вашей супругой, или же с женщиной, которую знал бы как таковую, я больше не встречался. И это есть правда.
Горынин молчал. Протянув руку, он передвигал фотографии по столу, выравнивал, менял местами, снова переставлял, выстраивая по какому-то принципу. Могло показаться, все действия его бесцельны, но скорей всего он совершал их машинально, над чем-то все время мучительно размышляя. Эта мука и тяжесть дум проступали на лбу его глубокими морщинами. Внезапно он поднял голову и посмотрел Сержу прямо в глаза.
– Я вам не верю.
– Так спросите у нее самой. У Стеллы.
– Не волнуйтесь, с ней мы разберемся без посторонней помощи. Без вашей помощи.
Серж пожал плечами.
– Мне больше нечего сказать.
– Я так не думаю. Я как раз уверен в обратном, что вы еще много о чем можете мне рассказать. И вы непременно это сделаете.
Серж покачал головой.
– Никак нет, товарищ командующий.
– Посмотрим.
Горынин, заложив руки за спину и повесив голову на грудь, принялся расхаживать по кабинету, все время перед Сержем, в зоне его видимости. Он снова о чем-то думал, напряженно, и мысли его, судя по выражению лица, были ему неприятны. Серж следил за ним с вполне объяснимой опаской, ведь что ни говори, а от этого человека зависела его судьба. Он видел, как осунулся военачальник, и это причиняло ему боль, да, потому что, как и почти все в корпусе, любил его. И по этой причине никогда бы... Если бы знал. А ведь Марлинский совсем недавно говорил об этом, предупреждал, что у командующего новая жена, молодая и красивая. Да, да, да... И Отто хотел ему помешать тогда, притормозить... Черт, как же? Вот, невезуха!
Остановившись, наконец, рядом с Сержем, не поднимая головы и глядя в пол, командующий спросил его:
– А вы понимаете, что в моей власти немедленно, прямо отсюда, отправить вас на войну, в Литораль? Вы этого хотите? В Особый легион?
Сержа опалило каким-то задорным ужасом. И, понимая, что этих слов говорить не следовало бы, именно их произнес:
– Почту за честь, товарищ командующий, встать за Родину!
Командующий поморщился.
-- Опять вы о своем, о чести. Иногда ведь не мешало бы и головой думать. И о главном. В данном случае, о жизни. Ладно, сделаем так. Я предоставлю вам последний шанс. Выбор, у вас будет право выбрать то или иное развитие событий.
Он опять принялся ходить, туда-сюда, от стола до стены и обратно, потом вновь остановился перед Сержем.
-- Мои условия таковы. Либо вы сейчас же рассказываете мне все, до мелочей, что произошло, что было между вами и моей супругой там, на свадьбе, и тогда спокойно отправляетесь, как и должны, в академию – с глаз долой! Абсолютно без всяких для себя последствий. Либо... Либо тупо стоите на своем, и ничего не говорите. И немедленно отправляетесь в Особый легион, защищать Родину. Выбор за вами. Прошу, решайте, что вам нужней.
В голове у Сержа вдруг вновь раздался звон, на этот раз похожий на отдаленный колокольный – бом, бом, бом. И тогда он понял, что только что, в этот момент произошло нечто, и произошло страшное. С убийственной ясностью он понял, что на самом деле никакого выбора у него нет. У кого другого в данной ситуации, возможно, он бы был, а у него – нет.
– Мне нечего добавить к тому, что я уже говорил, товарищ командующий, – произнес он, из-за звона в ушах не слыша своего голоса. Но командующий его услышал.
– Хорошо, – сказал он, выдержав паузу, словно давая Сержу время одуматься, – воля ваша. Меня устраивает любое развитие событий.
Он положил на стол перед капитаном лист бумаги, бросил рядом с ним шариковую ручку:
– Пишите!
– Что писать?
– Рапорт пишите. О переводе в Особый легион.
– На чье имя писать?
– Да на мое и пишите. Опустим условности.
Отодвинув стул, Серж присел к столу и зажатой, деревянной рукой, уродуя буквы, написал на чистом листе: «Командующему Тяжелым Бомбардировочным Авиационным корпусом генерал-лейтенанту... Рапорт. Прошу Вас направить меня для дальнейшего прохождения службы...» Закончив писать, поставил размашистую подпись и, положив ручку параллельно краю документа, поднялся из-за стола.
– Есть, товарищ командующий.
– Очень хорошо.
Горынин, стоя по другую сторону стола, придвинул к себе рапорт, быстро прочитал и той же ручкой написал сверху в углу: Удовлетворить. К исполнению. И вдохнул в документ жизнь автографом.
– Не будем терять время, – сообщил он. Подойдя к рабочему столу, достал из кожаного бювара другой лист бумаги и показал его Сержу. – Проект приказа, – пояснил. – Я почему-то был уверен, что именно такой и понадобится.
Вписав в приказ отсутствующие данные, он подписал и его. Потом положил сверху на рапорт и скрепил обе бумаги степлером.
– Все, – сказал он глухим голосом, – поздравляю. С завтрашнего дня считаетесь убывшим в Особый легион. В Строевом отделе получите командировочное предписание, аттестаты и все, что полагается. Борт завтра утром, тоже уточните, во сколько. И не опаздывайте, впрочем, за этим, думаю, проследят особо. Все. Желаю удачи. И – больше не задерживаю.
Серж козырнул, но, перед тем, как развернуться и уйти, спросил:
– Товарищ командующий, разрешите вопрос?
– Спрашивайте.
– Скажите, зачем вы это делаете? Ну, вот это... Со мной?
Генерал Горынин посмотрел на него исподлобья, потом подошел вплотную и, поскольку был ниже Сержа ростом, сказал ему в плечо:
– Потому что я не могу потерять ее.
Сказал тихо, словно опасаясь, что кто-то услышит.
– Но ведь я не... – так же понижая голос попытался возразить Серж, но командующий остановил его коротким жестом.
– Я в этом не уверен. К тому же, пусть и ей, и другим впредь неповадно будет. Кстати, и от комиссии заодно прикроемся. Извини брат, на тебя все, что можно, спишем. Секретное слово на доске ведь ты писал? Знаем, знаем. А что бы ты хотел? Сам виноват.
С трудом воспринимая окружающее, как ломкую, распадающуюся на куски и фрагменты конструкцию из слюдяных пластин, Серж вышел из штаба и, свернув направо, углубился в начинавшийся тут же за углом здания сосновый лесок, наполненный звуками крушения и обвала. Там дорожки разбегались в разные стороны, он, выбрав наугад, побрел по одной из них куда-то вглубь, увидев сколоченную из пары бревен скамейку, присел на нее и закурил. В глазах стояла кровавая пелена, воздух вокруг шел розовыми волнами и разводами. Ощущение было таким, будто его только что отсекли, отрубили от жизни, от мира широким мясницким топором, и мир продолжил свое движение в одну сторону, а он, в облаке розового пара, совсем в другую. И мир, конечно, переживет эту экзекуцию, а вот он... Уверенности в этом не было никакой. Именно к этому чувству, к этому состоянию, к этому ощущению, что шансы неопределимы, что вероятность остаться в живых меньше единицы, к этому всему надо было привыкнуть. Поэтому он гнал все мысли прочь, просто желая свыкнуться с новым измерением себя.