– Чего ты прицепилась к ее любви? Ты-то здесь при чем?
– Я его любила! – вспылила Ифигения.
– А он тебя?
– Перестаньте, пожалуйста, – потребовала Альда, но в свойственной ей одной мягкой манере.
Они безмолвно дулись какое-то время, и день замер на мгновение, чтобы ночь не наступила раньше, чем последняя споет. Ифигения не сдержалась.
– Если в пример поставить Сваву, – начала она, на что упомянутая девушка только смиренно вздохнула, – то выходит, что можно было сделать все то же самое, что и они, а взамен не получить того, что причиталось им. Что такого делал Роланд, что?..
– Помолчи, царевна, – перебила ее Свава. – Мы здесь о них не говорим…
– Ведь говорим же!
– …в отрыве от себя, – настояла Свава.
– Нелепое правило, – недовольно сказала Ифигения. – Ладно, неважно, что делал он. Что бы ты хотела делать, Альда?
– Будь точна, я не понимаю.
– Как иначе ты бы хотела прожить свою жизнь?
На том уже и Свава навострила уши. Она сама не раз задевала подруг непристойными для мертвых вопросами.
– Так бы и хотела, – спокойно ответила Альда и перестала плакать.
– Просидеть всю жизнь на женской половине и умереть девицей? – уточнила Ифигения.
– Да, – уверенно подтвердила она. – Сидеть на женской половине, любить Роланда и умереть оттого, что его больше нет.
– Потешаешься, что ли? – с сомнением спросила Свава. – Ты что, была проклята любовным зельем?
– Не была я ничем проклята! – Альду возмущали их сомнения. – Я любила свою жизнь, и была бы счастлива только с Роландом.
Они все упирались в вопрос «могло ли быть иначе?». Мертвые легко задавали его друг другу, но для себя самих ответов не находили. Получалось так, что они желали все, что возымели. По крайней мере, это касалось троих призраков в девичьей. Внезапно Ифигения воскликнула:
– Очередь Свавы петь!
– Кто решил, что моя? – ощерилась та в ответ.
– Мы, – ответили они дуэтом и, довольные единогласием, разлили по девичьей смех.
Свава прошлась по комнате, подметая лиственную труху льняными полами платья. Подхватив веретено, она отщипнула немного шерсти и приготовилась говорить. Свава всегда занимала себя работой, пока пела, потому что лучше всего ей удавалось петь и работать. Ее прижизненный промысел остался с ней навеки.
Эпизод II
Песнь Валькирии
Сделаем ткань
Из кишок человечьих;
Вместо грузил
На станке черепа,
А перекладины –
Копья в крови,
Гребень – железный,
Стрелы – колки;
Будем мечами
Ткань подбивать.
Свава пела протяжно, и голос у нее был низкий, с надрывом и хрипотцой, не свойственными девушке. Но ей и петь приходилось дольше: на то было несколько причин. Первая – судьба ее насытилась событиями вдоволь. Она была полнее, чем судьбы двух подруг, вместе взятых. Свава затянула:
– Датская осень несется листвою, на тихий залив спускается рябь – то корабли отцовского флота вернулись домой зимовать. Хальвданов чертог зашумел, потеплел. У очага разложили щиты. На кожаной кромке остатками плоти залег неприглядный узор. Не кости ли это убитых врагов? Не кожа и зубы присохли на краске? Но женщина, та, что готовила мясо, закинув на щит олений обрез, меня попросила ей не мешать. «Шла бы ты, Кара, отца привечать. Конунг вернулся с добычей и славой. А ты все сидишь у огня».
С чего бы там быть человеческой крови? С чего бы мне знать, что бывает с щитом? То было беспечное девичье время. А после я вспомнила все. Здесь все мои дни: они горестным весом легли пред глазами в сюжет полотна. Мой ткацкий станок заменяет мне вельву. Я здесь, чтобы ткать стяг боевой[4]. Лен собираю по бранному полю, пряжу из жил подбиваю мечом. Вместо грузил на станке черепа, а перекладины – копья в крови[5]. Кто еще ее видит на моем хангерке?[6] В косах запутался лебяжий пух и стойкий, железный, тягостный запах. Чешу гребешком багряные нити. И волос мой рыжий от крови чужой. Кто еще это видит? Почему все молчат? Я часто хожу по промерзшей земле и делаю все, что мне велено делать. Вот я тку шерсть на приданое сестрам. Вот я тку стяг на погибель врагам. Вот несу чашу, полную меда, ярлу Гельсвону, он еще жив. Вот несу чашу, полную меда, ярлу Гельсвону, он уже мертв. Вот мой отец, вот и наш Всеотец. Вот он мой дом и рядом Вальгалла: путь недалек, стоит быть вам крылатым или же мертвым. Я терплю столько жизней, уставая от каждой. Высокая честь.