В тот же день я покупаю рояль, его доставляют в стеклянный дом, размещая в пустой комнате на втором этаже, и настраивают. Нахожу партитуру сонаты № 14 до-диез минор и больше недели не вылезаю из стеклянного дома, разучивая давно забытые ноты Adagio sostenuto. Не знаю, какого черта нашло, но я как обезумевший неумело наигрываю первую часть сонаты, самую известную — лунную. Даже ненавистный рояль вдруг превращается в обычную деревянную груду. Мною движет лишь одна цель — я хочу играть лунную сонату.
Довожу до ума ее через месяц, играю мелодию постоянно ночами, лишь иногда отвлекаясь на допинг. Моя любимая и незаменимая еда: завтрак, обед, ужин.
Я знаю, почему Рельштаб прозвал сонату «лунной». Он не видел, как и когда писал ее Бетховен, но все передает за себя скорбная мелодия. Ночь — самое прекрасное время суток. Она молчит и слушает, как великий композитор создает великое произведение о страсти и обреченности. Будучи уже глухим Бетховен выразил всю гамму своих противоречивых чувств от ревности до любви в одной сонате, посвященной возлюбленной. Лишенный слуха и преданный любимой ученицей, которая предпочла ему какого-то юного дилетанта. Женщины — противоречивые и непостоянные существа.
Я ненавижу тебя так же, как Людвиг презирал Джульетту за предательство. Весь гнев и страдания он вложил в каждую ноту лунной сонаты. Ты слышишь эту смертельную тоску? Ты слышишь, как он плачет из-за потери слуха и неразделенной любви? «Памятник любви, обратившийся в мавзолей», как говорят музыкальные критики. Вся ее так званая «любовь» превратилась в пепел.
Обольстила, очаровала и бросила, ради молоденького графа. Женщины не меняются спустя столетия: такие же лицемерные и лживые твари. А что потом? Она приползает к Бетховену спустя двадцать лет и просит о материальной помощи, так как ее семья в затруднительном положении. Ветреная потаскуха, которую пожалел глухой наивный человек, и пригрел на шее змею.
Ты не лучше Джульетты. Ты ушла, как Арин. Ты хуже предательницы. Ты никто! Не имеешь права жить в моей черной душе и вызывать такие чувства, чтобы я играл эту тупорылую заунывную мелодию из ночи в ночь, думая только о тебе.
Чертова предательница. Исчезни. Исчезни!
С каждой нотой из меня выплескивается ненависть. Пальцы двигаются на автомате, глаза бегают по черно-белым клавишам.
Почему меня никто не слышит?
Почему?!
Почему все оглохли?!
Почему никто не слышит моей боли?!
ПОЧЕМУ?! ПОЧЕМУ?!
Почему ТЫ не слышала крика помощи?!
Почему ТЫ ушла?!
Почему?!
Почему никто не видел, как мне одиноко столько лет?!
Почему?!
Ненавижу.
Твоя любовь не больше, чем пустой звук.
Ненавижу тебя.
Умри в этой комнате, заполненной загробной мелодией. Это реквием твоей фальшивой любви, Ливия. Каждая нота для тебя, лживая тварь.
Такая же пустышка, как Арин.
Ненавижу. Убирайся. Сдохни под звуки лунной сонаты.
В то лето я загремел снова в больницу во второй раз с теми же симптомами — сердечная недостаточность. Мне навесили еще какие-то ярлыки с выплывающими болячками почек и печени. «Напугали» заражением ВИЧ и гепатитом из-за внутривенного употребления кокаина. Только я уже второй раз посылаю смерть нахер и говорю, что мне рано подыхать.
В этот раз в мою палату заходили только медсестры и нарколог. Я пролежал чуть больше недели, даже не заботясь о том, что напишут или скажут. Новость о том, что группа распадается из-за наркозависимости одного из членов, разлетелась довольно быстро. Писали о сменном ритм-гитаристе, как публика негативно среагировала, разделившись на несколько лагерей: кто по-прежнему слушал «Потерянное поколение», неважно, в каком составе; кто ненавидел Эванса за его решение; кто ненавидел меня и проклинал за распад группы. Ничего нового. Они умеют только наслаждаться чужим грязным бельем, обсасывая тему вдоль и поперек.
Я молча слушаю ересь очередного лекаря и соглашаюсь на реабилитацию в Швейцарии лишь для одного — развлечения. Я не болен, это с ними что-то не так.