Кит просыпается очень рано и будит родителей. Сегодня заботу о нем Джи спихнула на меня, увидев, как я курю, и ушла спать. Роль няньки мне даже нравилась, потому что мелкий Эванс забавно болтал на странном языке и называл меня «Оли». Он не плакал и не капризничал — вообще золотой ребенок.
— Оли, — карапуз показывал на плазму, пока я разогревал ему кашу.
— Не командуй, мелкий, — ухмыляюсь и включаю телек, листая каналы.
— … потерпел крушение личный самолет известного бизнесмена Сента Лавлеса, — объявляет диктор, и я на автомате щелкаю дальше, помешивая кашу мелкому. На миг застываю, хмурюсь и возвращаюсь на канал новостей. — … из Вашингтона в Нью-Йорк. Причины крушения пока не ясны…
— Какая не смешная шутка, — недоверчиво смотрю на экран и достаю телефон, изучая интернет. — Или не шутка.
Задираю голову и громко смеюсь, испытывая гамму самых странных эмоций от радости до злости. Невозможно…
Глава 67. Я заберу твою боль
Я высматриваю тебя, как ястреб, я смотрю на тебя так, будто я готов разорвать тебя на куски. Закончится ли этот голод? Может, мы просто уморим этот грех голодом? Не пытайся укротить шторм, ты упадешь за борт, а приливы принесут меня обратно к тебе. На своем смертном ложе всё, что я буду видеть, это ты. Жизнь покинет моё тело, но частичка меня будет всегда с тобой.
Оззи
Я не знал, как реагировать на новость о смерти отца. Если бы мы нормально общались, моя реакция была бы ясна как день, но наши взаимоотношения далеки от понятия «нормальные». Наверное, мое состояние можно охарактеризовать так: потерянность.
В тот же день со мной связался Эндрю Дьюркейдж — его личный адвокат — и нагрузил тонной информации. Я вылетел в Нью-Йорк и занимался бумажной волокитой и завещанием, которое оставил Сент, пока я находился в Швейцарии на лечении. Меня не волновали ни его деньги, ни его бизнес — ничего. Странно, что он все завещал человеку, которого презирал и не признавал с рождения. Зато Арин даже не позвонила. Уверен, она знала новости, но проигнорировала. Еще бы, ее волновала только музыка, а золотой клетки уже не существовало. Она освободилась окончательно.
Я не понимал всех тонкостей, но Эндрю сказал, что причина крушения связана с технической неисправностью. Не думаю, что отец летел бы на самолете, если бы не убедился в системе безопасности и людях, ответственных за осмотр. Его кто-то подставил из конкурентов или даже подчиненные. В любом случае, я не осознавал до конца, что он погиб, пока гроб не засыпали холодной землей. Сент Лавлес, действительно, умер.
Машины отъезжали от кладбища, а я до сих пор стоял рядом со свежей могилой и тупо смотрел в одну точку. Внутри все затихло, никаких эмоций. Если бы Син не хлопнул пару раз по плечу, я бы долго стоял под проливным дождем. Даже не заметил, как он превратился в ливень. Ливень никогда не смоет те грехи, которые мы оба совершили. Никакого искупления и прощения. Ты не заслужил. Капли тяжким грузом падают на сердце и барабанят внутри. Серое небо привлекает в холодные объятия, ветер шепчет: «Все закончилось». Провожу ладонями по мокрому лицу и беспомощно улыбаюсь. Нет, еще не закончилось. Еще не конец.
Этот дом давно пустует. От моих шагов разлетается глухое эхо по первому этажу. Обхожу до боли знакомые помещения и смотрю на лестницу. В памяти вспыхивают мерзкие детские воспоминания, а перед глазами будто воспроизводятся те жуткие моменты. Пошатываясь, тяжело ступаю по скрипучим ступенькам и поднимаюсь наверх. В комнату, где я пережил радостные и страшные дни. Стены помнят все. От них все так же веет могильным холодом. Останавливаюсь на пороге напротив окна и осматриваю пустое помещение. Перед глазами, как призраки прошлого, воплощаются эпизоды.
— Помнишь тот день, когда ушла мама? — провожу ладонью по стене и делаю несколько глотков из бутылки. — Ты вымещал свою злость на мне, будто я виноват в случившемся. Напивался и орал, как ненавидишь мое существование. Ненавидишь, что дышишь одним воздухом со мной. Ненавидишь, что во мне течет твоя кровь. — Сжимаю руку в кулак и судорожно вздыхаю. — Ты постоянно повторял, что я позор, грязнокровка и порчу кровь твоего благородного рода. Видал я в гробу такое благородство, — сплевываю и морщусь, как от скрежета наждачной бумаги. — А теперь ты подох…
Сажусь на пол и ставлю рядом виски.
— Не считаешь, что легко отделался? — смотрю в потолок, с сарказмом ухмыляясь. — Разбился… Даже не мучился и не корчился от боли. Это слишком милостиво для такого дерьма, как ты, — обвожу знакомые стены тяжелым взглядом и шиплю: — Превратил мою жизнь в ад и теперь насмехаешься, ведь ты больше не видишь гнили этого паршивого мира. Только ты виноват в том, каким я стал. Это ты превратил меня в чудовище. Вы оба убили меня еще в детстве. Твари… Твою ж мать!