Как только приземлился в Петербурге, сразу же набрал деда:
— Костя, у нас все хорошо. Мы уже дома, — сразу ответил он, догадываясь, о чем я хотел его спросить.
— Хорошо. Полицейские уже приходили?
— Только звонили. Сказали, чтобы мы после обеда были дома… Костя, ты мне так ничего и не рассказал, — упрекнул он.
Я оглянулся, чтобы удостовериться, что рядом со мной никого нет, и сказал:
— Ну, слушай…
Начал с нападения на цыганку и о нашем с ней разговоре. Дед охал и иногда задавал уточняющие вопросы. Услышав признание Горина, он не сдержался и, крепко выругавшись, проговорил:
— Этому ублюдку повезло, что я до него раньше не добрался. Разорвал бы на клочки и собакам скормил.
Столько злости и ненависти я даже не ожидал от него, потому что он всегда был спокойным и уравновешенным.
Я окончил рассказ на том подвале, в котором нашел Дашу и Марию Ильиничну.
— Вот ведь ироды. И как земля таких носит?
— Уже не носит, — ответил я, попрощался и вызвал такси.
До начала соревнований оставалось еще два часа, поэтому я мог спокойно поесть и переодеться.
Ефим Прохорович встретил меня внизу и предупредил, что на этот раз меня поставили последним, поэтому у меня достаточно времени, чтобы отдохнуть с дороги.
Едва я поднялся в свой номер, как позвонил ректор Владимир Борисович.
— Алло, Константин, здравствуйте. Ко мне сейчас приходили полицейские, потребовали характеристику на вас и обо всем рассказали… Я даже не думал, что все примет такие серьезные обороты. В этом есть и наша вина, так как мы не смогли осуществить безопасное проживание на территории академии.
— Академия здесь точно ни при чем. Князь Горин преследовал свои цели, а ему никто бы не смог помешать. Слишком уж он могуществен.
— Да-а-а… Кто бы мог подумать, что такой высокопоставленный человек из благородного рода так низко упадет. Мы виделись с ним лишь раз, когда он приходил устраивать к нам своего сына. Князь показался мне таким спокойным и умным человеком, что я даже радовался, что он выбрал для своего чада нашу академию. Как же я ошибался, — он замолчал и тяжело вздохнул.
— Владимир Борисович, зачем вы мне позвонили? — прервал я затянувшееся молчание.
— А, ну да. Дело в том, что я решил продлить вам бесплатное проживание в отдельном доме до конца учебы. Камеру мы, естественно, снимем…
— Погодите! По поводу камеры у меня есть вопрос, — насторожился я.
Мне пришло в голову, что нападение в магазине было организовано Гориным, но до этого кто-то за мной следил. Если бы один из его дружков ходил за мной, то я бы засек или почувствовал, если не опасность, то хотя бы тревогу. Но ничего этого не было. Может, с помощью камеры он узнал, что я вышел из дома, а вот за пределами академии за мной уже было легче проследить. Так как камеру установили полицейские, значит, там у него тоже был соглядатай.
Я поделился своими догадками с ректором, и он ответил, что обязательно свяжется с начальником полиции и поговорит об этом. Мы условились, что будем держать друг друга в курсе дел и попрощались.
Переодевшись, я спустился в ресторан и сел за стол напротив Ефима Прохоровича. Чтобы не было кривотолков и сплетен я решил объяснить, что случилось вчера в Москве. Преподаватель положил в рот кусок стейка и так и застыл с ним, не в силах поверить в случившееся.
— Даже не верится, что все это правда, — наконец выдавил он и отложил столовые приборы. — У меня даже аппетит пропал. Почему ты мне обо всем не рассказал? Я бы помог.
— Как? — мне стало любопытно.
— Пока не знаю, но что-нибудь бы придумал.
— Свои проблемы решаю сам, — ответил я и поблагодарил официантку, которая поставила передо мной горшочек с запеченным мясом с овощами.
После обеда мы с Ефимом Прохоровичем двинулись в сторону комплекса. Я видел, что он искоса поглядывает на меня, но сделал вид, что не замечаю. Наверняка у него целая куча вопросов, но у меня не было желания на них отвечать.
— Если ты выиграешь бой, то тебе предстоит еще два, потому что таким образом будут распределяться первые три места. Осилишь? — с беспокойством спросил он.
— Увидим, — пожал я плечами.
Мы прошли в зал и сели на свои прежние места. Миша проиграл своему противнику и теперь сидел и дулся, прижимая лед к огромной шишке на голове.